Лицо Прохора исказилось от ярости.
— Ты меня готовить учить будешь, щенок⁈ — прошипел он, и его огромная, тяжелая рука-лопата поднялась для удара.
Я инстинктивно вжал голову в плечи. Сейчас он меня убьет.
Но удар не последовал. Рука Прохора замерла в воздухе. Я осмелился поднять взгляд. В его глазах все еще горела ярость, но к ней примешалось сомнение и любопытство, а еще страх. Страх подать управляющему жесткое, несъедобное мясо и понести за это наказание. Мой дикий, нелепый совет был единственной соломинкой, за которую он мог ухватиться.
Он стоял надо мной, тяжело дыша, его рука все еще была занесена. В его маленьких глазках шла битва между его гордыней и его страхом и я не знал, что победит.
Глава 10
Я инстинктивно вжал голову в плечи, ожидая сокрушительного удара. Рука Прохора, тяжелая, замерла в воздухе на долю секунды. Я смотрел на нее снизу вверх, на его побелевшие костяшки, на грязные, обломанные ногти. Видел, как на его толстой шее вздулась и запульсировала вена, а лицо, и без того багровое от вечного гнева и выпивки, налилось темной, почти фиолетовой кровью.
Вся кухня замерла вместе со мной. Тишина была настолько плотной, что, казалось, ее можно потрогать. Ее нарушало лишь потрескивание дров в главном очаге и тяжелое сопение самого Прохора, обдававшее меня волной запаха пота, лука и застарелого перегара.
Его маленькие, глубоко посаженные глазки впились в меня, и в них горел чистый, незамутненный гнев. Он был оскорблен до глубины своей примитивной души.
Какой-то сопляк, раб, грязь из-под ногтей, ничтожество по кличке Веверь, посмел не просто ослушаться, а учить его, Прохора, главного повара этой крепости, как готовить мясо. Его гордыня, раздутая до невероятных размеров годами безнаказанной тирании, требовала немедленно раздавить наглого щенка, растереть его в пыль, чтобы другим неповадно было.
Но удар не последовал.
Я видел, как его взгляд на долю секунды метнулся в сторону котла с рагу. Туда, где плавали жесткие, как подметка, куски мяса, предназначенные для стола управляющего.
Наконец, в его глазах, под слоем ярости, промелькнуло сомнение, а следом за ним — животный страх. Страх не передо мной, нет. Страх перед Степаном Игнатьевичем. Страх подать ему на стол несъедобную дрянь и навлечь на себя гнев, который мог стоить ему не только должности, но и здоровья. Управляющий был не из тех, кто кричал и махал кулаками. Его наказания были тихими, холодными и неотвратимыми.
Мой, как ему казалось, нелепый совет был единственной соломинкой, за которую Прохор мог ухватиться. Сейчас в его тупом мозгу шла титаническая битва. Его гордыня требовала крови. Его трусость требовала решения проблемы. Его рука в воздухе едва заметно дрогнула.
Наконец, он с ревом опустил ее, но не для удара.
Его пальцы-сардельки мертвой хваткой вцепились в ворот моей рубахи, рывком поднимая меня. Мои ступни оторвались от пола. Он подтащил меня к своему лицу, так близко, что я мог пересчитать гнилые зубы в его рту.
— Умник… — прошипел он, и его голос был тихим, но от этого еще более угрожающим. — Хорошо. Я посмотрю на твое колдовство. Показывай свою деревенскую магию, но если из-за тебя я опозорюсь перед управляющим, Веверь, клянусь всеми богами, старыми и новыми, я тебя лично в этом же котле и сварю. Я сдеру с тебя кожу, набью ее соломой и повешу над очагом как напоминание остальным. Ты меня понял?
— Понял, шеф, — прохрипел я, чувствуя, как не хватает воздуха.
Он с силой швырнул меня на пол. Я больно ударился коленом, но тут же вскочил на ноги, стараясь не показывать боли. Нельзя было давать ему повода снова впасть в ярость.
— Тогда чего стоишь, истукан⁈ — рявкнул он уже во весь голос, вновь обретая свою обычную манеру. — Ягоды! Где твои волшебные ягоды⁈
Я не стал говорить, что они спрятаны у меня в тайнике. Это была бы роковая ошибка.
— У южной стены, шеф. Там, где ручей в ров впадает. Растет на болотистом месте. Кислая, красная. Я вчера видел, когда помои носил.
— Матвей! — заревел Прохор, указывая на моего маленького союзника. — А ну, живо, метнулся к южной стене! Найти кислую красную ягоду! И чтобы через десять минут был здесь! Не найдешь — будешь вечером угли жрать!
Матвей, испуганно кивнув, сорвался с места и выбежал из кухни, а я остался под тяжелым, изучающим взглядом Прохора. Я опустил голову, приняв смиренный вид, но внутри все было натянуто до предела. Я играл в самую опасную игру в своей жизни.
Когда Матвей, запыхавшись, принес целую миску яркой, рубиновой клюквы, Прохор ткнул в нее пальцем.