Теперь сосредоточился на этом маленьком шедевре, в который вложил всю свою душу, все свои знания и весь свой Дар.
[Анализ Ингредиентов ур. 3]
И Система вынесла свой вердикт.
[Объект: Восстанавливающий бульон]
[Качество: Шедевр (уникальное)]
[Свойства: Легкоусвояемый коллаген (максимум), аминокислоты (высокое), микроэлементы (сбалансировано)]
[Скрытые свойства: [Гармонизация Потоков (среднее)], [Успокоение Пищеварения (сильное)], [Основа для Регенерации (среднее)]]
«Шедевр». Это слово вспыхнуло в моем сознании ярче утреннего солнца. Высшая похвала и высшее признание. Я сделал это.
В тот же миг, когда ушла эйфория от успеха, на меня обрушилась чудовищная, всепоглощающая усталость. Ноги подкосились, и я буквально рухнул на табуретку, оперевшись руками о стол. Приготовление этого бульона отняло у меня все силы.
Чувствовал себя выжатым, как лимон. Каждый мускул ныл от многочасового напряжения. В глаза словно песок насыпали от бессонной ночи. Самое главное — я ощущал гулкую пустоту внутри, в самом центре своего существа. Активация Синергии, создание блюда такого качества потребовали от моего «Дара» огромного расхода энергии, которую я еще не научился контролировать.
Я не знаю, сколько так просидел, глядя в одну точку, обессиленный и опустошенный. Может, минуту, а может, полчаса. Время потеряло свой привычный ход. Из транса меня вывел короткий, властный стук в дверь.
Я с трудом поднялся на ноги.
— Войдите.
Дверь отворилась. На пороге стоял Борислав.
— Управляющий, — коротко бросил он и посторонился.
Следом за ним на мою кухню шагнул Степан Игнатьевич. Он невольно замедлил шаг, его острый взгляд быстро, оценивающе обежал чистое, упорядоченное пространство, задержался на блеске меди и, наконец, остановился на скромной глиняной миске с золотистой жидкостью, что стояла в центре каменного стола. Я видел, как в его глазах промелькнуло удивление, смешанное с долей сомнения. Он, очевидно, ожидал увидеть густое, наваристое варево, а не это.
Он подошел к столу, склонился и принюхался. Его лицо осталось непроницаемым.
— И это… все? — спросил он, и в его голосе прозвучало искреннее недоумение.
Я выпрямился, опираясь на край стола, чтобы скрыть дрожь в ногах от усталости.
— Сила не всегда в густоте, господин управляющий, — ответил твердо. — Иногда она в чистоте.
Он долго смотрел то на меня, то на миску, словно пытался сопоставить мой изможденный вид с этим странным, элегантным результатом. Наконец, он вынес свой вердикт.
— Подавай.
Я кивнул и подошел к полке с посудой. Рука прошла мимо больших, расписных тарелок и выбрала простую, но изящную керамическую чашу глубокого черного цвета. На ее темном фоне золотой бульон будет смотреться особенно эффектно.
Я поставил пиалу на стол, взял большой черпак и, зачерпнув драгоценную жидкость, начал осторожно наливать. Бульон не дымился и не клубился паром. От него исходило лишь тонкое, едва заметное марево, несшее в себе сложный, согревающий аромат. Я заполнил пиалу ровно на две трети — не больше, не меньше.
Степан Игнатьевич, наблюдавший за каждым моим движением, молча вышел в коридор и вернулся с небольшим серебряным подносом. Он поставил его рядом. Это был последний штрих. Я аккуратно поставил пиалу в центр подноса.
Управляющий взял поднос в руки. Я думал, он позовет слугу, но он не стал. Он решил сам нести его княжичу. В этот момент я окончательно понял, насколько высоки ставки. Степан Игнатьевич ставил на кон не только мою жизнь, но и свою собственную репутацию и положение. Он шел ва-банк вместе со мной.
Уже у самой двери он остановился и обернулся, посмотрел мне прямо в глаза. Его взгляд был долгим, тяжелым, и в нем не было ни капли сочувствия, только посыл, который я прочел без труда.
«Молись, повар».
Дверь за ним закрылась. Снаружи щелкнул засов.
Я остался один, в оглушительной тишине своей идеальной кухни. Сделал все, что мог, ввложил в эту пиалу бульона все свое мастерство, все свои знания, весь свой Дар. Моя судьба теперь была в чужих руках и чужом желудке. Это чувство полного бессилия было неприятнее любой усталости.
Княжич Ярослав
Мир был серым. Серые стены, серый свет, пробивающийся сквозь тяжелые, задернутые шторы, серые тени в углах его просторных, но ставших тюрьмой, покоев. Даже боль, его вечная спутница последних недель, была тупой, серой, изматывающей. Она гнездилась в его мышцах, которые отказывались повиноваться, в суставах, которые ныли при каждом движении, и, что хуже всего, в животе, где скрутило тяжелый узел, не дававший ни есть, ни дышать полной грудью.