Я удовлетворенно кивнул. Это было именно то, что нужно. Не резкий удар, а мягкая, комплексная поддержка и для тела, и для разума.
Оставался финальный штрих — сервировка. Презентация не менее важна, чем вкус. Я выбрал красивую, широкую глиняную тарелку теплого, песочного цвета. Аккуратно выложил в нее кашу, разровняв поверхность ложкой до идеальной гладкости. Горсть лесных орехов я не стал добавлять целиком. Я завернул их в кусок чистой ткани и несколько раз ударил по ним тяжелым пестиком, превратив в крупную, ароматную крошку. Этой крошкой я посыпал кашу по кругу, создавая текстурный контраст и добавляя блюду полезных жиров и белка.
Передо мной стояло не просто блюдо, а мое послание. Декларация о намерениях. Простая каша, возведенная в ранг искусства и лекарства. Первый шаг на пути к созданию воина.
Я поставил тарелку с дымящейся кашей на серебряный поднос, рядом положил простую, но изящную ложку с рукоятью из полированного рога. Мой шедевр был готов к подаче.
Затем позвал Борислава. Он вошел, окинул взглядом поднос, молча кивнул и жестом приказал мне следовать за ним.
Я поднял поднос. Он был не тяжелым, но я чувствовал на своих плечах всю ответственность этого мира. Мои руки не дрожали. Сейчас я был профессионалом, идущим выполнить свою работу.
Мы шли по тихим коридорам господских покоев. Здесь под ногами не скрипели доски, а лежал толстый, мягкий ковер, глушивший наши шаги. Стены были не голым камнем, а завешаны тяжелыми гобеленами, изображавшими сцены охоты и ратных подвигов предков рода Соколов. Воздух был теплым и пах воском и сухими травами. Борислав шел впереди, как безмолвная тень, его присутствие отгоняло любых любопытных слуг.
Наконец, мы остановились у массивной дубовой двери, окованной железом. Борислав не постучал. Он коротко кашлянул, и почти сразу из-за двери донесся слабый, раздраженный голос:
— Войдите.
Борислав открыл дверь и посторонился, пропуская меня вперед. Я шагнул за порог и оказался в покоях княжича.
Комната была огромной, но казалась тесной из-за полумрака — тяжелые шторы на окнах были плотно задернуты. В большом камине тлели дрова, отбрасывая на стены пляшущие тени. У этого камина, в глубоком, резном кресле, укутанный в меховой плед, сидел Ярослав.
Он не лежал пластом в кровати, как я ожидал. Вчерашний бульон сделал свое дело. На его лице был даже намек на здоровый цвет, а взгляд, который он устремил на меня, был ясным и полным острого, почти хищного любопытства. Однако он все еще был слаб — это выдавала его поза, то, как он тяжело опирался на подлокотники кресла.
— Так это ты… тот повар? — спросил он, и его голос, хоть и тихий, был голосом господина, привыкшего повелевать.
Я молча подошел к небольшому столику рядом с его креслом, поставил на него серебряный поднос и, как того требовал этикет, почтительно склонил голову.
— Я принес вам завтрак, княжич.
Он перевел взгляд с меня на тарелку. Я видел, как его брови удивленно поползли вверх. Он ожидал увидеть очередную лечебную бурду, а перед ним стояла аппетитная, ароматная каша, украшенная ореховой крошкой.
— Пахнет… неплохо, — с неохотой признал он. Взяв ложку, он с сомнением зачерпнул немного. Он все еще ожидал подвоха, неприятного лекарственного привкуса.
Он поднес ложку ко рту. Попробовал. И его лицо изменилось. Напряжение, которое он, очевидно, испытывал, спало. Он съел еще одну ложку, потом еще. Ярослав ел не спеша, вдумчиво, словно прислушиваясь к своим ощущениям. Я видел, как по мере еды его поза в кресле становилась все более расслабленной. Плечи, до этого напряженно приподнятые, опустились.
— Странно, — проговорил он, обращаясь скорее к себе, чем ко мне. — Снова то же самое чувство. Как вчера.
Он ел, и я почти физически ощущал, как мягкие, целебные эффекты каши начинают свою работу. Как уходит остаточная тревожность, как проясняется разум, как успокаивается измученное тело, с благодарностью принимая легкую, но питательную пищу.
Съев примерно половину, он вдруг отложил ложку и в упор посмотрел на меня. Его взгляд был прямым и пронзительным. Вся его аристократическая спесь и княжеская гордость, казалось, испарились, уступив место отчаянной, искренней мольбе о помощи.
— Что со мной на самом деле? — спросил он тихо, и в его голосе прозвучала та уязвимость, которую он никогда бы не позволил себе показать никому другому. — Лекари твердят про усталость, но я чувствую, что дело не в ней. Я слабею, но внутри все горит. Пытаюсь тренироваться, но силы уходят, как вода сквозь пальцы. Что это?
Я выдержал его взгляд. Сейчас решалось все. Я мог бы отделаться общими фразами, но понял, что этому человеку нужна правда. Без прикрас. Объяснение, в которое он мог бы поверить.