И в этот момент я смог остановить его.
Что-то было не так. Мой нос уловил в этой общей какофонии гнили одну, совершенно чужеродную ноту. Она была тонкой, едва заметной, но для меня она кричала об опасности громче, чем рев Прохора.
Это был не просто запах скисших помоев. Это был сладковатый, почти парфюмерный, трупный душок, который издает особый вид плесени — той, что убивает наверняка.
В один миг животный страх тела уступил место ледяному спокойствию профессионала, обнаружившего смертельную угрозу. Я выпрямился и повернулся к Прохору. Мои плечи, до этого согнутые в рабском поклоне, расправились.
Все уставились на меня. Мой внезапный акт неповиновения был настолько неожиданным, что даже Прохор на мгновение опешил.
— Я не буду это есть, — мой голос был тихим, хриплым от слабости, но в нем не было ни страха, ни заискивания. Только холодная констатация факта.
Лицо Прохора побагровело. Он сделал шаг ко мне, его огромные кулаки сжались.
— Что ты сказал, щенок?
— Я сказал, что не буду это есть, — повторил, глядя ему прямо в глаза. — И никому не советую. Ни людям, ни свиньям.
— Ты, выродок, смерти ищешь⁈ — взревел Прохор, занося руку для удара.
— От этой еды несет могильной гнилью, — не отводя взгляда, отчеканил я. — Не обычной кислятиной, а той, от которой дохнет скот и пухнут люди. Я знаю этот запах. Если накормить этим свиней, их мясо станет ядовитым. Вы рискуете отравить не только животных, но и тех, кто потом будет их есть. Возможно, даже господ.
Я сделал паузу, давая словам впитаться в его тупой мозг. Я не просил, не умолял, а делал предупреждение. Предупреждение специалиста.
Я обращался не к его человечности, которой у него не было, а к его страху перед наказанием. Идея отравить господ, даже случайно, была единственной вещью, способной пробиться сквозь его гнев.
Прохор замер с занесенной рукой. Моя уверенность сбила его с толку. Он ожидал мольбы, слез, покорности, но он не ожидал экспертного заключения от забитого мальчишки.
— Ты что несешь, падаль? Умный самый нашелся? — прохрипел он, но в его голосе уже не было прежней уверенности.
Не говоря ни слова, я снова повернулся к чану, зачерпнул немного жижи на кончики пальцев, растер и поднес к своему лицу, демонстративно принюхиваясь. Затем посмотрел на Прохора.
— Сладковатый дух, похожий на прелые яблоки. Это верная отрава.
Прохор неуверенно шагнул к чану и сам наклонился, втягивая носом воздух. Он поморщился. Конечно, он не мог различить тех оттенков, что и я, но моя уверенность и описание заставили его усомниться. Он не был специалистом, он был мясником и надсмотрщиком, но даже он знал, что гниль бывает разной.
Наступила тишина. Вся кухня, затаив дыхание, смотрела то на меня, то на своего тирана. На нашу своеобразную битву.
Наконец, Прохор принял решение. Признать свою неправоту перед рабом было немыслимо, но риск отравить свиней, а потом получить за это плетей от управляющего, был слишком реален. Он нашел выход.
— Умник нашелся, тварь! — рявкнул он, но удар обрушился не на меня, а на деревянный чан. С оглушительным треском тот опрокинулся, и омерзительное содержимое выплеснулось на земляной пол. — Вылить все это в отхожую яму и чтобы я этого духа здесь не чуял!
Он ткнул пальцем в двух других поварят, которые тут же бросились выполнять приказ. Затем снова вперил свой тяжелый взгляд в меня.
— А ты, Веверь… раз такой зоркий, будешь теперь все помои нюхать, прежде чем свиньям отдавать. Понял меня? А теперь — за работу! Все за работу, бездельники!
Он развернулся и пошел к очагу, изрыгая проклятия. Я остался стоять посреди кухни и был голоден, как и прежде, но не был сломлен.
Встретил угрозу лицом к лицу и нашел выход, используя единственное оружие, которое у меня было, — знания. Другие поварята теперь смотрели на меня не со злорадством, а со смесью недоумения и смутного уважения.
Я выиграл не битву, а ыиграл одну, крошечную стычку, но в этой войне это было важнее любой еды. Это дало мне понимание: даже на этом дне у меня есть то, чего нет у них и это может стать моим путем наверх.
Так начался мой первый день. Он оказался бесконечным, растянутым на целую вечность циклом неэффективного труда. Мои обязанности были просты.
Первым кругом ада была вода. Мне вручили тяжелое деревянное коромысло, на которое подвешивали два огромных ведра, и отправили к колодцу на другом конце двора.
Ворот скрипел с таким усилием, будто я пытался поднять из недр земли лаву, а не воду. Каждое ведро весило килограммов по двадцать.