На рассвете поднялся раньше всех. Под предлогом того, что нужно выгрести ночную золу из очагов, вышел во двор. Утренняя прохлада бодрила. Заняв позицию у кухни, откуда хорошо просматривалась дорога от главных ворот к казармам, принялся за работу, бросая короткие, частые взгляды в сторону ворот.
Сначала прошла обычная смена с южной башни. Они шли, как всегда. Ссутулившись, понурив головы, еле волоча ноги. Их копья казались неподъемными. Они молчали, и на их серых от усталости лицах была написана лишь одна мечта — добраться до нар и провалиться в небытие. Этот отряд мой контрольный образец.
И тут показалась смена Игната.
Разница была поразительной. Они не шли — они маршировали. Ровным, упругим шагом. С прямыми спинами, с копьями на плечах, которые они несли легко и уверенно. Они не смеялись в голос, нет, дисциплина не позволяла, но тихо переговаривались, и я видел, как один из них дружески пихнул другого в бок. На их лицах не было изможденности. Присутствовала только обычная усталость после долгой ночи.
Сам десятник Игнат шел впереди. Его хмурое, обветренное лицо ветерана выражало крайнее недоумение. Он не радовался. Он был озадачен.
Игнат постоянно косился на своих людей, словно пытался понять, в чем подвох. Опытный командир, видел это аномальное состояние своей смены и не мог найти ему объяснения. Его люди отработали лучше, чем когда-либо, и при этом выглядели так, словно готовы заступить на еще одно дежурство.
Я опустил глаза и с удвоенной силой принялся скрести золу, пряча триумфальную улыбку.
Тут случилось то, чего я не ожидал. Даерь канцелярии отворилась, и на крыльцо вышел Степан Игнатьевич. Он не пошел в сторону кухни или складов, а направился прямо через двор, к главным воротам. По пути он перехватил десятника Игната, который как раз шел со смены. Мое сердце замерло. Вот он, момент истины. Я стал усерднее работать колотушкой, но весь превратился в слух.
— Как прошла смена, Игнат? — спросил управляющий своим обычным ровным, лишенным эмоций голосом. — Жалоб от людей нет? Усталость?
— Никак нет, господин управляющий. Напротив, — ответил десятник, и в его грубом голосе прозвучало неподдельное удивление. Он даже почесал в затылке, словно пытаясь решить невыполнимую задачу. — Странное дело, но ребята всю ночь были бодры. Я сам диву давался. Никто не зевал, на холод не жаловался. Я их под утро проверил — глаза ясные, на ногах стоят твердо. Сказали, каша вечерняя была на удивление сытная и какая-то… правильная. Словно сил от нее прибавилось на всю ночь. Первый раз такое вижу, клянусь бородой своего деда.
Степан Игнатьевич надолго замолчал, задумчиво глядя на десятника. Он не выказал ни удивления, ни недоверия. Просто обрабатывал информацию.
— Хорошо, Игнат. Иди отдыхай, — сказал он наконец и отпустил десятника.
Игнат кивнул и пошел своей дорогой, а управляющий остался стоять посреди двора. Его походка, обычно быстрая и целеустремленная, стала медленной. Он о чем-то напряженно думал.
Я прямо видел, как его мозг аналитика, привыкший искать закономерности, сопоставляет факты. Случай необъяснимой бодрости стражи, связанный с едой. С кухней.
Его острый, анализирующий взгляд медленно обвел двор. Он скользнул по стражникам у ворот, по служанкам, несущим белье, по мне… и пошел дальше. На секунду я выдохнул с облегчением, но тут же снова напрягся. Его взгляд вернулся. Медленно, неотвратимо, он снова прошелся по двору и остановился прямо на мне.
Я продолжал работать, делая вид, что полностью поглощен своим занятием. Его взгляд не был гневным, как у Прохора, не был пустым, как у стражи. Он был как луч света, который проникает в самые темные углы.
Наши взгляды встретились на одну секунду. Я увидел в его глазах интерес и явное подозрение. Он заглотил наживку.
Степан Игнатьевич ничего не сказал. Просто коротко кивнул сам себе, словно подтверждая какую-то догадку, и, развернувшись, зашагал прочь. Мой рискованный план сработал. Осталось подтвердить его догадки и можно подсекать.
Глава 12
Утро следующего дня было другим. Внешне ничего не изменилось — та же серая, промозглая предрассветная дымка, тот же спертый воздух в казарме, тот же рев Прохора, начавшийся с первыми лучами солнца.
Изменилось мое внутреннее состояние. Теперь к нему добавилось новое, куда более тонкое и изматывающее чувство — напряжение игрока, сделавшего рискованную ставку. Чувство неизвестности изматывало, но отступать нельзя. А еще у меня появилось чувство, что я нахожусь под пристальным наблюдением.
Это было не явное наблюдение. Никто не ходил за мной по пятам, не смотрел в упор. Сеть Степана Игнатьевича работала гораздо изящнее. Я замечал это в мелочах.
К примеру, один из стражников, которого я никогда раньше не видел, теперь постоянно оказывался у входа на кухню и лениво, но внимательно провожал взглядом каждого, кто входил и выходил.
Еще старая кухарка Аграфена, которая за все время не сказала мне и слова, вдруг «случайно» спросила, из какой я деревни. Даже молчание Прохора было частью этого наблюдения. Он перестал искать повод для придирок, заняв выжидательную позицию, словно хотел посмотреть, какую еще беду или, наоборот, пользу принесет его странный, непредсказуемый поваренок.
Весь день я был образцовым рабом. Таскал воду, скоблил овощи, мыл котлы. Каждое мое движение было выверено, чтобы не привлекать лишнего внимания, но разум лихорадочно работал, анализируя ситуацию.
Вечером, уединившись в своем тайнике за поленницей, подвел итоги. План сработал. Повышенное внимание управляющего не оставляло никаких сомнений. Он сопоставил два факта: странную бодрость одной и той же смены стражи и мое присутствие на кухне. Заподозрил, что между этими событиями есть связь.
Да только одного подозрения было мало.
Я поставил себя на его место. Что такое «бодрость» с точки зрения управляющего? Вещь субъективная, почти эфемерная. Десятник Игнат мог преувеличить. Стражники могли просто хорошо выспаться накануне. Может, в тот вечер Прохор и впрямь сварил удачную кашу.
Слишком много «может». Степан Игнатьевич — человек фактов, цифр и отчетов. Чтобы он перешел от наблюдения к действию, ему нужны были неопровержимые доказательства. Ему нужен второй прецедент, так что надо поднять ставки.
Мне нужно было продемонстрировать не просто общее улучшение состояния, как «повышение выносливости», а повлиять на конкретный, проверяемый навык, результаты которого можно зафиксировать на бумаге.
«Что если какой-нибудь отряд на тренировке покажет лучшие результаты, чем он показывал всегда? К примеру, они вдруг начнут стрелять из лука метче, чем раньше, — подумал я, и от этой мысли у меня по спине пробежал холодок, — это уже не списать на „хорошее настроение“. Это — аномалия и она послужит доказательством».
Для демонстрации мне нужна идеальная сцена и идеальные актеры. Искать их вслепую слишком долго. Мне нужна точная информация, а значит нужен мой верный товарищ.
Той же ночью я встретился с Матвеем в нашем условленном месте за поленницей. За последние дни он окончательно оправился. Его кашель прошел, на щеках появился здоровый цвет, а в глазах вместо страха теперь горел живой огонек. Он был моим единственным доверенным лицом в этой крепости, моими ушами и глазами.
— Мне снова нужна твоя помощь, Матвей, — сказал я тихо, убедившись, что нас никто не слышит. — Но на этот раз задача сложнее.
— Я сделаю все, что скажешь, Алексей, — без колебаний ответил он. Его готовность служить была почти фанатичной.
— Мне нужно, чтобы ты слушал, — продолжил я, глядя ему прямо в глаза. — Слушал все. Жалобы стражников, их насмешки друг над другом, ругань десятников. Мне нужен отряд лучников, который все в этой крепости считают отстающим. Такие, чтобы их неудачи были хорошо известны и их командира постоянно ругал кто-то из начальства. Понимаешь? Мне нужны неудачники.