Хрипло дыша, ввел паровоз поезд в дебаркадер вокзала. Путилин вышел первым.
Быстрым орлиным взором охватил он публику, стоящую на пероне вокзала.
Кого тут только не было! Как колосально трудно было разобраться в этой пестрой, шумливой толпе!
— Прямо к этому... высокому полковнику... — донеслось до меня еле слышное приказание великого сыщика.
Он, вручив свой чемодан носильщику, громко, с великолепным еврейским акцентном, сказал ему:
— Пожалуйста, в самую лучшую гостиницу!
И какой-то особенной походкой пошел за носильщиком.
Я заметил, что какие-то молодые люди с жадным вниманием всматриваются во всех выходящих из вагонов первого и второго класса пассажиров.
Я направился к лицу, указанному мне моим другом и, проходя мимо него, как бы невзначай толкнул его:
— Pardon... простите! — громко сказал я, а затем, еле слышно, добавил: — Путилин приехал... прошел... следуйте за мной… — Полковник вздрогнул.
— Кто вы? — в тон ответил он мне.
— Друг его... доктор X.
— А-а...
Через полчаса в служебном кабинете одного из местных властей, а именно начальника одесской сыскной полиции, собрались многие должностные лица.
По адресу Путилина неслись восторженные комплименты.
— Ловко это вы, ваше превосходительство, устроили! Всем нам нос утерли; мы вас прозевали, не приметили!
— Благодарю вас, господа, за любезную встречу, но такая помпезность совсем не входила в мои планы. Давайте приступим к делу.
Коллега начал посвящать знаменитого гастролера во все перепитии загадочного исчезновения.
— Мы сделали то-то... мы направили розыски в таком направлении...
— Отлично. Чудесно. Превосходно! — повторял Путилин. — А не могу ли я увидеть сейчас отца похищенной девушки, господин Назимова?
— Я уже распорядился об этом Иван Дмитриевич.
— Браво, коллега, вы — чародей!
Действительно, вскоре, минут через двадцать, в кабинет, наполненный одесскими гражданскими властями, вошел Назимов. Вид его был крайне понурый, удрученный.
— Его превосходительство, начальник Санкт-Петербургской сыскной полиции Иван Дмитриевич Путилин, — представили ему моего знаменитого друга.
Назимов горячо пожал ему руку.
— Как мне благодарить вас! Но... но...
Сильное волнение сдавливало его горло.
— Но горю моему теперь даже вы не можете помочь.
— Как?
— Что такое?
Путилин пристально поглядел на убитого горем отца.
— Почему вы думаете, что я не смогу помочь вам, господин Назимов? Вы сомневаетесь в моих способностях? — Назимов жестом отчаяния схватился за голову.
— Ах, не то, не то! Разве я осмелился бы выразить вам, богу русского сыска, свое недоверие?
— Так в чем же дело?
Какая-то глухая борьба происходила в старике.
— Я... я думал это оставить в тайне, так как мне страшно больно разглашать то, что случилось, но теперь, видя ваше доброе, горячее участие, я не считаю себя вправе скрыть от вас происшедшее.
— Да в чем же дело? — нетерпеливо вырвалось у Путилина.
— Дело в том, что я совершенно напрасно побеспокоил вас всех, господа, и в особенности вас, глубокоуважаемый господин Путилин. Дочь моя вовсе не похищена.
— Как? — вырвался у всех изумленный возглас.
— Я получил от нее письмо.
— Вы получили письмо от вашей дочери?
— Да.
Начальник одесской сыскной полиции торжествующе поглядел на жандармского полковника.
— Что я вам говорил? Не был я прав? — тихо прошептал он тому на ухо.
— H-да... — развел тот руками.
— Вы можете мне показать, господин Назимов, это письмо? — твердо произнес Путилин.
— Я даже обязан это сделать. Я так виноват перед вами, что обеспокоил вас, ваше превосходительство.
Назимов, трясущимися руками, вынул из бумажника письмо и подал его великому сыщику.
— Вы позволите прочесть его вслух? — обратился Путилин к несчастному отцу.
— Делайте, что хотите! — с отчаянием махнул рукой Назимов.
Нервы его сдали.
Он глухо зарыдал, тряся седой головой, бессильно опустился на широкий кожаный диван.
Я присутствовал при этой сцене и я счел своей обязанностью врача оказать медицинскую помощь Назимову.
— Итак, господа, прошу вас выслушать письмо, — раздался бесстрастный голос Путилина.
И он начал читать:
«Мои дорогие папа и мама! Простите меня за тот обман, который я разыграла перед вами и знайте, что на самом деле я вовсе не похищена, а увезена по доброй воле. У меня не хватило смелости признаться вам в том, что я полюбила человека, за которого, я знаю, вы не согласились бы отдать меня замуж. Наши же отношения зашли так далеко, что брак необходим. Сию минуту я не рискую явиться к вам; под влиянием остроты момента вы навряд ли отнесетесь ко мне с великодушным милосердием. Пишу вам для того, чтобы успокоить вас, что я жива, здорова, день и ночь думаю о вас и о том моменте, когда вы простите вашу нежно вас любящую дочь. Я приду к вам, дорогие папа и мама, через несколько месяцев. Примете ли вы тогда вашу Женю, которая невольно причинила вам столько тревог, волнений? Я счастлива: я полюбила хорошего человека, с которым и пойду вместе, рука об руку, по жизненному пути и вскоре упаду к вашим ногам. Ваша Женя».
Все были поражены.
— Вот оно что! — в раздумьи протянул жандармский полковник. — Самый обыкновенный случай увлечения молодости.
— М-да, — послышались разочарованные голоса. Назимов, правда тише, но все еще рыдал.
— Так что, наше вмешательство теперь излишне? Или вам угодно продолжать все-таки поиски вашей дочери? — спросил отца начальник одесской сыскной полиции.
Старик сокрушенно махнул рукой.
— Что уж теперь искать? Все равно дело сделано. Господи, стыд-то, позор какой! Осрамила, ославила! Мог ли я думать, что она, моя Женечка, выкинет такую штуку?
Путилин внимательно рассматривал письмо беглянки.
— Вы, убеждены, что это почерк вашей дочери? — вдруг быстро, неожиданно задал он вопрос Назимову.
— Да. Ее, ее почерк.
— Вы твердо в этом уверены?
— Мне ли не знать почерка дочери моей? — уныло ответил Назимов.
— У вас нет ли с собой чего-либо, написанного ею, кроме этого письма?
— Да вот, дорогой господин Путилин, ее поздравление, когда она уезжала в Москву.
Путилин так же пристально стал разглядывать розовый листок бумаги.
— Да, да, это почерк вашей дочери. Ну, что делать, я прокатился, кажется, зря в Одессу. Это первый случай в моей практике. Во всяком случае я очень рад, что дело не носит кровавого характера. Могло быть хуже. Прощайте господа!
Все бросились к Путилину.
— Вы уже собираетесь уезжать, ваше превосходительство? Вы бы хоть отдохнули. Ах, Боже мой, такой необыкновенный случай, зря обеспокоили вас...
— Ничего, ничего, господа... — ответил великий сыщик.
Назимов со слезами на глазах благодарил и извинялся...
Мы приехали в «Европейскую» гостиницу, где остановился Путилин.
— Не правда ли, доктор, мы сыграли дурака?
— Ты-то тут при чем, Иван Дмитриевич?.. Обидно, конечно... Когда же мы едем?
— Да сегодняшнюю ночь надо провести еще здесь. Признаться, устал я изрядно, путь от Петербурга до Одессы не ближний.
Утомленный, я прилег на оттоманку и задремал. Когда я очнулся от сладкой дремоты, Путилина в номере не было. «Великолепный» наряд еврейского джентльмена лежал на кресле; чемодан был раскрыт. Валялись краски, гримировальные карандаши.
Как потом оказалось, Путилин, переодевшись и загримировавшись, оставил меня спящего и вышел из гостиницы.
Одесса еще и не думала о сне.
Город заграничного типа любил вечернюю и даже ночную жизнь.