— Поясните мне, в чем порча-то его заключается, — продолжал опрос мой друг.
— Очень уж на божественное все лют. День и ночь все молится, так и бьет поклоны, так и бьет. Я это его урезонивать начну бывало, что это ты, дескать, Андреюшка, в монахи что ли записался? Али грехов уже столько наделал, что отмолить их не можешь? А он это так странно поглядит на меня и тихо, покорно отвечает: «Облеплены мы, батюшка, грехами мира, яко смоква червями». Жену его к нему подсылал все. Красавица-девушка! Авось, думаю, разгорится, образумится, в норму войдет. Та, бедняжка, и так к нему, и эдак. Плачет! Известно дело, что ей за сладкое житье быть, значит, замужней девицей? «Что я тебе сделала дурного, желанный мой, что ты на меня не глядишь, гнушаешься мною?» А он ласково погладит ее по головке и скажет: «Не гнушаюсь я тебя, голубка, а люблю тебя, как сестру мне богоданную, так и будем жить, потому все иное душу грехом оскверняет».
— Религиозный фанатизм, — тихо пробормотал Путилин. — Скажите, откуда вы едете?
— В Москве был, ваше превосходительство. Нарочно его, Андреюшку, с собой взял. Думаю, развлечется... К Иверской, к Трифону возил его.
Путилин живо спросил:
— Вы осматривали себя? Он ничего вам не оставлял перед исчезновением? Вы спали, наверно?
Старик миллионер полез в карманы и из одного вынул записку.
Его даже дрожь пробрала.
— Ага! Дайте-ка мне ее...
Путилин прочел вслух:
«Прощайте, батюшка, на сем свете мы с вами не увидимся. Сын ваш Андрей».
Пров Степанович покачнулся.
— Это... это означать должно, что он жизни лишить себя порешил? — произнес он заплетающимся языком. И глухо, нудно зарыдал. Тяжелая была картина! Путилин ласково положил руку на плечо старику.
— Успокойтесь, голубчик, погодите отчаиваться. Эта записка еще не говорит, что он решился на самоубийство.
Путилин посмотрел на часы.
— Вы не можете сказать, когда приблизительно, в котором часу вы заметили исчезновение вашего сына?
— Часа два тому назад, — вмешался полицеймейстер.
— Да, да...
— Вы спали? Сколько времени вы спали?
— Я не мог долго спать... засыпая, я видел его. Если и прикурнул, так не больше, как на часок... Короткий сон у меня в дороге.
— Стало быть, это могло случиться часа три тому назад...
Путилин пошел из каюты.
— Я вернусь сейчас. Мне надо повидать капитана.
И Путилин, действительно, скоро вернулся.
— Что же мне с вами делать, Пров Степанович? — обратился он к убитому горем отцу.
— Помогите! Полковник наш, — миллионер указал на рыбинского полицеймейстера, — на вас, как на последнюю надежду указал.
— И жалко мне вас, Пров Степанович, да и себя-то я чувствую неважно. Дело очень запутанное, странное.
— Ваше превосходительство, помогите старику! — тихо, взволнованно произнес полковник. — Хороший он человек. Столько добра оказывает бедным, столько благотворительных учреждений основал в Рыбинске.
— А вы не справитесь? — спросил полицеймейстера мой друг.
Тот откровенно махнул рукой.
— Как перед Истинным говорю: ровно ничего не понимаю.
Путилин задумался.
— Ну, что делать! Судьба, значит. Хорошо. Попытаюсь.
И обратился к старику, поволжскому купцу:
— Карточки у вас нет с собой вашего исчезнувшего сына?
— Нет, ваше превосходительство.
— Ну, так опишите подробно приметы.
Старик начал описывать их.
— Доктор, — обратился ко мне мой великий друг, — скоро будет остановка. Пароход пристанет к пристани у какого-то крупного села. Скорее собирай наши чемоданы, мы высадимся здесь.
Я бросился в нашу каюту.
«Черт возьми, вот так «прогулка» по Волге»! — ругал я сам себя.
Пров Степанович, поволжский купец-миллионер, со слезами на глазах благодарил Путилина.
— Во век не забуду, ваше превосходительство! В ножки поклонюсь... Господи, чем только отблагодарить вас смогу?
— Ладно, ладно. Если что узнаю, буду сообщать полковнику. Вы к нему наведывайтесь. Ну, пароход причаливает. Это Кречетово?
— Да, ваше превосходительство.
— Доктор, готов?
Я стоял с двумя чемоданами. Полицеймейстер облегчил меня одним.
— Ну, до свидания, господа.
Протяжный унылый звук пароходной сирены прокатился по широкому водному пространству великой реки.
Миллионер-волжанин припал на грудь моего славного друга.
— Спасите... вызвольте... найдите... Простите, старика: спростой, а только совестливый я человек... Стыдно мне такого большого человека, как вы, беспокоить, да горе-то мое уж больно велико. Господи, сына потерять! Легко ли?
Путилин по-русски трижды облобызался с купцом.
— Все, что в силах... все, что смогу...
Капитан почтительно повел Путилина к трапу.
Из каюты опять донеслись рыдания старика.
Недолго стоял пароход. Скоро, посылая нам прощальные клубы дыма, он отчалил, поплыл вверх по Волге. В душе я посылал проклятья и этому полицеймейстеру, и этому поволжскому миллионеру, проспавшему своего полоумного сына.
Пристань была убогая, пустынная какая-то.
На порядочном расстоянии от нее, на отлогой горе, широко раскинулось большое богатое село.
Путилин посмотрел на часы.
— Теперь — четверть двенадцатого. Пароход, как мне сказал капитан, должен быть здесь в два часа дня. Значит, в нашем распоряжении — порядочное количество времени.
— Какой пароход? — спросил я.
— Тот, который остановится здесь.
— Так почему же мы высадились, а не поехали дальше на том пароходе, который только что отошел?
Путилин улыбнулся.
— Я сильно боюсь, доктор, что лечить от нервов придется не тебе меня, а мне тебя.
— Да пойми, я ровно ничего не понимаю. Какой тебе, Иван Дмитриевич, нужен еще пароход?
— Тот, который повезет нас обратно.
— Как, обратно? Зачем мы поедем обратно?
— Это уже мое дело. А скверно то, что первый раз в моей практики я очутился в глупом положении: я — без рук.
— Как, без рук? — уставился я на моего великого друга.
— Очень просто: я выехал налегке, без моего чемодана. Понадеясь на тебя, я не взял с собой ни костюмов, ни грима. Теперь вертись, как знаешь.
— Так ты серьезно решил, Иван Дмитриевич, взяться за раскры-тие этого диковинного дела?
— Как нельзя более серьезно.
— Но, скажи, ради Бога, неужели тебе стало что-либо понятным из этого дурацкого приключения? А если этот полоумный молодой отпрыск волжского богатея чебурахнулся головой вниз в Волгу? Что же: ты и на дне реки будешь его разыскивать? Между нами говоря, его записка сильно напоминает: «В смерти моей прошу никого не винить».
Путилин отрицательно покачал головой.
— Нет, в воду он не полезет.
— Ну, так на суку удавится! — желчно вырвалось у меня.
— И этого он не сделает. Вообще, так, такой добровольной смертью он не покончит с собой. Однако нечего болтать. Время бежит... Ах, если бы я мог это предвидеть, если бы я мог!..
Наступила знакомая мне длинная пауза, «путилинская». Потом, встрепенувшись, он подозвал одного из сторожей пристани.
— Вот, любезный, чемоданы. Мы пойдем в село. Сохрани их. Держи целковый. Мы вернемся сюда к пароходу в два часа дня.
Мы быстро шли по главной улице села.
Это было, действительно, богатейшее село, напоминающее целый городок.
— Куда мы направляемся, Иван Дмитриевич? — спросил я Путилина.
— В церковь.
— Это для чего же, смею спросить?
Путилин не отвечал.
Поведение моего друга казалось более чем странным. «В церковь... Причем тут церковь? «Хотя я и знал его как человека в высокой степени религиозного, но все же обстоятельство это меня весьма удивило.
На нас, элегантно одетых, лиц незнакомых, местные обыватели глядели удивленно, разинув рты.