Глава 22
илл слышал о пустыне только со слов людей из дальних стран и далеких времен — Ксенофонта, Марина[62], Птолемея, — чьи покрытые пылью веков писания и замшелые устаревшие карты имелись в Академии Мудрости; знал о ней из «бедуинской» багдадской поэзии, воспевающей аскетизм, одиночество и отчаяние, представленной главным образом придворными поэтами, ослепленными солнцем, хотя они вообще-то видели лишь его лучи в щели меж ставнями; да еще по бесчисленным обиходным сравнениям — сухой, как симун; круглый, как бархан; безумный, как дхабб, — столь же древним, как сама пустыня, и поэтому давно утратившим смысл. В результате ожидавшаяся картина складывалась из круговерти апокрифических представлений. С одной стороны, он высматривал впереди на равнине невиданных страусов, аппетитных дроф, диких кошек, горькую полынь и хрупкий тростник. С другой — готовился к встрече с жестокими враждебными песками, дьявольскими пыльными смерчами, демоническими миражами, среди которых живут страшные племена, обратившие в бегство армии цезаря Августа. Но действительность на первых же порах оказалась не столь романтичной.
— Никаких больше лиловых виноградных гроздьев и ароматной воды, а? — поддразнил его Касым.
— Я такого не ждал, — признался Зилл.
— Ну еще бы.
— Тем не менее это даже прекраснее, не пойму почему.
— Ничего тут прекрасного нет, — брызнул слюной Касым. — Пустыня не море, чего в ней прекрасного?
Они впервые без колебаний погрузились в ночь. Поспешный шаг верблюдицы Касыма свидетельствовал о решимости как можно скорее завоевать эту землю, словно он собирался за один пробег сблизиться с пустыней столь же прочно, как за много лет с волнами.
— С такой скоростью, — сухо заметил Юсуф, — можно промчаться мимо связных, которые даже нас не заметят.
Касым, по-прежнему переживая обиду, пребывал в воинственном настроении.
— Сказано было: без промедления. Ты ж видел записку.
— По-моему, там не сказано, что надо мчаться со скоростью диких ослов.
— Сам сбавляй скорость. Я тебя дожидаться не буду.
— Ты капитан.
— Правильно, — кивнул Касым. — Я ставлю паруса.
Им посчастливилось. Погода стояла не по сезону умеренная, наплывшие тучи смягчили жестокое солнце, в воздушных карманах веял на удивление прохладный ветерок; благодаря прихотливым ветрам летняя растительность зеленела пышнее, чем можно было надеяться. Но от потрескавшейся земли шел убийственный жар, особенно для Зилла, привыкшего разбирать мелкий почерк в сумрачных комнатах.
— Почти как дома, — проговорил Даниил.
— В Александрии? — уточнил Зилл, обрадованный, что копт завязал разговор.
62