Гарун смотрел на кухню дворца Сулеймана, где мошками возле горящей лампы мелькали крошечные тени.
— Думаешь, царь сознательно нас вводил в заблуждение? — спросил он.
— На сию территорию я не вправе вторгаться.
— Тогда повышай свой статус и переступай границу, — буркнул Гарун.
Ибн-Шаак изобразил нерешительность.
— Скажем так: трудно поверить, будто он ошибся нечаянно.
— Хочешь сказать, что он нам соврал?
— В ходе расспросов, — объяснил начальник шурты, — сложился образ мужчины, живущего в тени любимой жены. Все наши собеседники не скрывали своего восхищения ею и ее достижениями.
Ибн-Шаак хорошо знал, что любому глупцу было известно о страсти халифа к Шехерезаде; но он сдерживал свои чувства, на что порой способны даже халифы, благородно отказываясь от домогательств. Однако новые сведения, свидетельствовавшие о предательстве Шехерезады собственным мужем, при том, что царица до сих пор не была найдена, вновь превращали ее в беззащитную слабую женщину и могли заново разжечь пламя страсти Халифа.
— Значит, якобы поступавшие в ее адрес угрозы…
— …сомнительны, — подтвердил ибн-Шаак.
— Никто не желал ей зла?
— Никто из расспрошенных нами не питает к ней неприязни. Говорят, царица очаровала даже правителей и раджей соседних царств и княжеств. Ее роль в усмирении царя-тирана и спасении целого поколения вошла в легенду. Она остается канопом[70] своих ночей, — добавил он неуместную поэтическую метафору, вспомнив свою брачную любовную песню.
— А что о самом царе говорят?
— Его, как ни странно, никто не поддерживает. Можно даже сказать, сомневаются в его мотивах.
— В связи с похищением Шехерезады?
— Это лишь общее впечатление, написанное на песке. Ничего определенного.
— На чем же оно основано? На подозрениях?
— На некоторых признаках, о повелитель, которые красноречивее слов. Жесты, молчание, хмыканье, явное неуважение… Все подозревают, что в ее отсутствие царь сорвется, как взбесившийся пес с цепи.
— И не боятся?
— Его гнева? — уточнил ибн-Шаак. — Нет. Боятся жить без царицы. Как бы лучше сказать… опасаются, что больше нельзя будет рассчитывать на ее власть и влияние, милосердие, справедливость решений, немыслимую популярность… похоже, страшатся за будущее самого Астрифана. Только она гарантирует жизнеспособность царства.
Гарун огорчился, видно, вспомнив о Бармаки.
— Никто не поддержал царя Шахрияра?
— Его личный врач, — признался ибн-Шаак.
— Хорошо о нем отзывался?
— К его отзывам следует отнестись с осторожностью, о повелитель. Мы застали его пившим из кувшина мочу царя. Он давно начал ее пробовать в диагностических целях и с тех пор пристрастился. Говорят, что любовь царя к сластям и специям придает моче особый вкус. Пьяница, во всяком случае, неизменно поет хвалу вину.
— Больше никто?
— Дегустатор. Больной человек с гнилыми зубами и кожей саранчи. Без конца падал, пока мы пытались его расспросить.
— Он, разумеется, царю ничем не обязан?
— Царь выбирает себе дегустаторов из числа заключенных в астрифанских тюрьмах. Им прощаются преступления, позволяется жить, сколько можно, пробуя царские блюда. Дольше года мало кто держится. Впрочем, все равно иначе были бы уже мертвы.
Гарун задумался.
— Сам царь знает, что ведется следствие?
— По правде сказать, случайно наткнулся на нас, когда мы старались разговорить астрологов.
— Как среагировал?
— Угрожающе, о повелитель, иначе не скажешь.
— Угрожал твоим людям?
— Своим астрологам. И весьма эффективно. Они стали давать совершенно невразумительные ответы.
Гарун хмыкнул:
— А другие опрошенные, те, что дурно о нем отзывались, или хорошо говорить не хотели — понимай как знаешь, — не показались тебе обиженными или бунтовщиками?
— Практически всю делегацию подбирал лично царь.
— Ты им веришь?
— Чтобы убедиться в правдивости, о повелитель, мы прибегли к услугам мастера фирасы по имени аль-Фанак, которого ты, может быть, помнишь…
— Освежи мою память.
— Сыщик, владеющий физиогномикой. Читает по лицам. Работает сейчас на рынках, а время от времени и в более высоких кругах. Ты однажды приглашал его продемонстрировать свое мастерство здесь, в аль-Хульде, и он высказал несколько нежеланных догадок.
70