В.К.: Вы можете чем-то подкрепить эту догадку?
А.Б.: По диалогичности структуры "Сонетов" вопрос прозрачно ясен. Они и сборник Честера вышли в свет с разницей в четыре года, редактировались и были изданы одними и теми же лицами. В оба издания даже введены прозрачные "подсказки", на которые до сих пор никто не обратил внимания. Казалось бы, совершенно не к месту честеровскому сборнику присвоен подзаголовок: "Плач Розалин". "Плач" в сборнике есть, он даже увязан с именем "Уильям Шекспир", но имя Розалин больше не упоминается. И другое: сборник "Сонетов" заканчивается вовсе не 154-м сонетом; за ним следует объемный "Плач влюбленного" – тоже вроде бы не к месту. И вот два "Плача" в разных сборниках и являются звеном, которое объединяет их в единый цикл. Другим звеном является "неуместное" имя "Розалин": оно присутствует и в сборнике Сонетов, но его можно обнаружить только в подлинном издании 1609 года – академическая наука, в очередной раз "подправляя" Шекспира, вывела этот момент из поля зрения общественности.
Что же касается "Смуглой леди", то до настоящего времени не выявлено ни одной современницы "Шекспира", которая соответствовала бы ее описанию. Но как только мы осознаем, что, в отличие от "Гамлета" и других его драматических произведений, "Сонеты" являются сагой, состоящей из диалогов нескольких поколений связанных тайными кровными узами лиц, все становится на свои места. Характерные приметы Анны Болейн, матери королевы Елизаветы, наверняка знает любой шекспировед. Но авторство сонетов воспринимается как принадлежащее одному человеку, и психологический барьер не позволяет заметить тождества в описании королевы Анны и Смуглой леди.
Участником псевдонима "Шекспир" был и Френсис Бэкон; о его королевском происхождении собраны довольно внушительные материалы. В замаскированных сюжетах "Укрощения строптивого" и "Гамлета" не случайно проходит тема двух литераторов, последовательно работающих над одним и тем же произведением, персонажами которого они являются. Скорее всего Бэкон занимался разработкой сюжетных заготовок, которые Марло превращал в поэтические тексты.
Наконец, Елизавета Сидни-Мэннерс, графиня Рэтленд. Ее участие в "Песнях Голубя" выглядит в изложении Гилилова достаточно убедительно. Не исключено, что и в "Сонетах" она вела диалог с Кристофером Марло, но это, как и ее участие в создании пьес Шекспира, потребует изучения. Жаль, конечно, что обстоятельства рождения и вся жизнь этой особы остались тайной. То, что "платонические" отношения между Голубем и Феникс – братом и сестрой! – вызывают специфические вопросы этического характера, в данном случае особой роли не играет: Джон Обри, самый первый биограф "Шекспира", утверждает, что отцом младшего сына Мэри Сидни – Филипа Генри, которому также посвящено Первое Фолио, был брат Мэри – Филип Сидни. А "официальный" отец королевы Елизаветы Генрих VIII мало того, что был женат на вдове своего покойного брата Артура и до женитьбы с Анной Болейн сожительствовал с ее сестрой и, как уверяли католики, даже с ее матерью, так еще и хотел выдать свою дочь Марию Тюдор замуж за своего незаконнорожденного сына Генриха Фицроя. Прецедентов в этой среде было более чем достаточно.
Вообще же я далек от мысли, что проблема шекспирова авторства решена, – работа только начинается. О том, что основным создателем драматических произведений "Шекспира" был Кристофер Марло, свидетельствует прежде всего полная идентичность сложнейшей структуры их драм. К тому же, я вовсе не ставил перед собой задачу решать эту проблему: вывод об авторстве Марло – "побочный продукт" исследования содержания "Гамлета" – "глубоко эшелонированной", трехслойной мениппеи.
В.К.: Не могла же русская литература обойти стороной такой замечательный жанр! Кто из русских писателей пользовался жанром мениппеи?
А.Б.: Гоголь. А в подсоветское время по вполне понятным причинам этим жанром писатели пользовались тогда, когда невозможно было открыто высказать свои мысли. "Золотой ключик" А.Толстого, "Белая гвардия", "Мастер и Маргарита" и "Кабала святош" М.Булгакова, все это – мениппеи. Но больше всего их, как и следовало ожидать, оказалось у Пушкина: он, как никто, нуждался в художественном приеме, который дал бы ему возможность беспрепятственно и безопасно говорить то, что он думал. И первой мениппеей, которую он задумал и стал осуществлять, был роман "Евгений Онегин".
О т р е д а к ц и и:
Поскольку А.Барковым поставлены под сомнение некоторые выводы И. Гилилова, изложенные им в книге "Тайна Великого Феникса, или Игра об Уильяме Шекспире", "Новые известия" готовы предоставить ему возможность для ответа.
ПУПОК ЧЕРНЕЕТ СКВОЗЬ РУБАШКУ
Философ и аналитик, литературовед-структуралист Альфред Барков обнаружил, что "Евгений Онегин" относится к классу художественных произведений, называемых мениппеями, в которых роль рассказчика принадлежит не автору, но отдается одному из персонажей, причем такому, который, "создавая" этот текст, пытается так или иначе автора опорочить. Наш корреспондент Владимир Козаровецкий взял у А.Баркова обширное интервью, часть которого, относящуюся к Пушкину мы сегодня и предлагаем читателям.
В.К.: Альфред Николаевич, что навело Вас на мысль о том, что "Онегин" – сатирическая мениппея, то есть, что роман написан не "от первого лица" и что рассказчик в нем – антагонист Пушкина?
А.Б.: Занимаясь анализом содержания романа М.Булгакова "Мастер и Маргарита", я обнаружил, что Михаил Афанасьевич включил в текст намек на то, что структура его романа аналогична структуре "Евгения Онегина". Это не могло не заинтриговать, поскольку главный секрет романа Булгакова заключается в том, что он написан с позиции не самого автора, а одного из персонажей. Со всеми вытекающими последствиями для восприятия его истинного содержания.
Ознакомление с работами авторитетнейших пушкинистов показало, что содержание "Онегина" остается загадкой, что в его фабуле содержится много неразрешимых противоречий и что надежды на разгадку практически уже нет (Ю.Лотман). А это – верные признаки того, что "Евгений Онегин" является сатирической мениппеей и что его надо читать не с общепринятой точки зрения.
В.К.: Готовясь к нашему разговору, я перечитал "Онегина", и вот что меня поразило: запомнившиеся, лежащие, что называется, на языке цитаты из романа (если это не картины природы, городского или деревенского быта) – как правило, всего лишь банальные сентенции, а мудрости пушкинской в произведении нет и в помине. В чем же тогда проявилась здесь пушкинская гениальность?
А.Б.: А ее в прямом прочтении текста и не должно быть. В том-то и дело, что уже много лет наша пушкинистика пытается сделать вид, что с "Евгением Онегиным" у нас все в порядке, и нахваливает его текст, не понимая, что за ним стоит. В то же время "Евгений Онегин" считается незавершенным, оборванным – словом, ущербным. Это – в корне ошибочное мнение. Мы привыкли считать, что роман кончается сценой в будуаре Татьяны и что дальнейшая судьба Онегина неизвестна; на самом же деле история его жизни имеет свое продолжение, и ее содержание заключено в тех же восьми "незавершенных главах" – плюс, правда, еще и "Разговор книгопродавца с поэтом".