– Ага. Вот и глюк! – я потёр больное место на голове (там действительно вздулась шишка размером с добрую сливу). – Я буду звать тебя Глюк, слышишь?
– Называй, как хочешь, – обезьяна ничуть не обиделась и даже подмигнула мне.
Что главное, размышлял я, когда попадаешь в экстремальную ситуацию во сне? Ага, вот: осознать, что все это происходит именно во сне, и после этого переживать становится незачем. И впрямь, зачем переживать, коль это всего лишь сон, логично?
– Ну, давайте, рассказывайте, сэр Глюк, с чем пожаловали?
– М-м-м, я, собственно, никуда не пожаловал, я всегда был с тобой. Я твой советник во многих делах.
– Да? И когда ты мне что советовал?
– Благодаря мне вчера, например, ты поспал на час больше и досмотрел давно загаданный сон о Сьюзи.
– Не помню, чтобы мне кто-то что-то советовал, но вчера я действительно проспал, из-за чего опоздал на работу.
– Работа… Брр… Суровая жизнь. Чтоб трескать бутерброд с колбаской и чеддером… надо что-то делать за бумажки, чтобы купить этот бутерброд с колбаской и чеддером…
– Эт точно…
– Расслабься. Тот, кто угождал всем, умер раньше, чем родился на свет7, – философски цокнула языком обезьяна, – забудь плохое – на столе тебя ждет чудесный коньяк!
– Так и спиться недолго, – хмыкнул я.
– Живи сегодняшним днём! Вдруг завтра свалится на голову кирпич, – выныривает обезьяна из темноты, накрывает меня сомнениями, отдающимися болью в висках, уверяет в напрасности жизни.
– И что ты оставишь после себя? – шепотом потребовал ответа какой-то новый голос, другой.
Я повернулся. На плече восседал маленький человечек в словно сотканном из светлого дыма одеянии. Исходивший от него свет озарял пространство вокруг, включая и обезьяноподобное существо. Оно действительно сильно походило на обезьяну, но, странное дело, стоило мне приглядеться к нему пристальнее, как сразу все черты расплывались. Рассмотреть же маленькое существо мне не позволяло его свечение. Пришлось оставить безуспешные попытки разобраться, и, когда спустя положенное время экран сотового погас, я не стал его включать снова, так как не видел в этом больше необходимости.
– Это твой друг? – спросил я.
– А, это… – небрежно отмахнулась обезьяна, – рудимент человечества, – в шипящем голосе почувствовалось раздражение. – Он настолько мал, что голос его почти не слышен.
– Я как раз оттого и мал, что меня чаще всего не хотят слышать! – светлячок стал бросаться искрами, но они почему-то не обжигали, а сразу гасли.
– Ты будешь Глюком номер два, – киваю лилипуту.
– Повторю вопрос, – еле слышно шепчет он. – Что после тебя останется, когда тебя не станет?
– Мои труды – книги, – я чешу затылок в сомнениях, а сзади посмеивается обезьяна.
– Сомневаюсь. В последнее время ты все чаще слушаешь его, – печалится маленький, указывая на большого.
– Ну, еще бы, – усмехнулась обезьяна, – конечно, меня! Слушать тебя – значит, стать монахом, прозябать в тоске и затем подохнуть, так толком и не познав радости.
– Глупости! – возражает светлячок. – Тоска как раз в пустой праздности.
В ответ Обезьяна противно хихикает и с шипением презрительно цедит одно лишь слово: чу-ш-ш-шь…
Пластины зажужжали чуть громче.
Приснится же такое! И глюки порой умеют выстраивать предложения, логически связанные между собой.
– Вы видите их? – громко говорит кто-то мне на ухо, и я, как утопающий за соломинку, хватаюсь за знакомый голос – голос Доктора Штерна, чтобы вырваться из сна.
– Это не сон, – раздаётся в ухе, прокрадывается глубже в голову, будто там обезьяна спорит с человечком о моей судьбе: пей, Вэн, пей – думай о будущем – заливай коньяком проблемы – действуй и откажись от праздности!
– Замолчите! – в отчаянии кричу я и хватаюсь за голову, цепляя блютуз-наушник. Это жужжание, назойливое жужжание… почему-то ставшее сейчас особенно заметным. Оно проникает в голову, под череп… и сводит меня с ума.
Я почувствовал, как во мне сейчас что-то поменялось: сознание исказилось каким-то странным образом, и я очутился… в будущем. Ещё не совсем стариком, но уже человеком, чувствующим конец своего жизненного пути.
Никогда ещё жизнь не казалась мне более дикой, бесконечно идиотской и такой бессмысленно пустой. Меня одолевали какие-то тоскливые, гнетущие и неприятные мысли: что останется после меня, моей работы, когда я перестану жить? Будут ли плоды моей творческой деятельности достаточно талантливы, полезны или красивы, чтобы на них вообще обратили внимание? Кто хоть изредка вспомнит обо мне? Задумается и процитирует строки из моих трудов? Сколько драгоценного времени потеряно безвозвратно. Я так долго барахтался в омуте повседневного рабства. Так долго «кормил не того волка», хм… эту чертову обезьяну! Разжиревшую благодаря мне обезьяну… Где мой успех?