— Оставляю тебя наслаждаться, — и после многозначительной паузы добавил: — Твоей ванной.
Дэйр чуть не заскрежетал зубами в ярости от присутствия людей, которым следовало бы удалиться, в то время как тот, кто должен бы остаться, уходит.
Кивнув светловолосой головой Дэйру, готовому вспылить от негодования, Габриэль улыбнулся, прежде чем уйти.
— Думаю, от такого удовольствия ты быстро смягчишься.
На вкрадчивые слова Габриэля Дэйр ответил тихим рычанием. Но, к несчастью, даже этот угрожающий звук не освободил его от ненужного общества. Дэйр вовсе не имел желания, чтобы его брат манипулировал им даже из лучших побуждений. А уж тем более не хотел, чтобы это делали бесстыжие девки, глазевшие на него так, будто он спелый плод, готовый к употреблению. Раздраженный медлительностью младшей из девушек, он беззастенчиво выставил их обеих из комнаты. Наконец-то он был предоставлен самому себе, но вода в ванне уже начала остывать.
Он с трудом стянул с себя тяжелую кольчугу, что обычно делают с помощью оруженосца. Но поскольку у него такового не было, он привык не раздумывая проделывать эту процедуру самостоятельно.
Погрузившись в уже прохладную воду, он нахмурился. Остывшая вода не вызывала желания продлить удовольствие — не приносила она облегчения и его утомленным дорогой мускулам. Взяв приготовленный кусочек материи и комок щелока, он стер пыль странствий со своего тела.
Закончив, он уставился невидящим взором в темноту, позволив мыслям свободно витать в закоулках сознания, годами заповеданных. Если бы он мог с такой же легкостью смыть с себя пятно презрения, нет, ненависти, которым его заклеймили еще при рождении. Какая же темная тайна лежала в глубинах прошлого, что требовала от него такой платы? Неужели он и вправду сын сатаны?
Часть воды выплеснулась, когда Дэйр резко встал и потянул к себе широкое одеяние, аккуратно сложенное на близко придвинутом табурете. Какая бы подлость ни пряталась здесь, это место просто-напросто опасное для него, хотя он и привык сдерживать себя. Неважно, что было и что будет, он же останется таким, каков он есть. Дэйр вылез из лохани и, не замечая холода гладких деревянных досок под босыми ногами, быстро растерся полотенцем.
Из-за высокого стола Халберт наблюдал, как публика, подобно дикому зверю, набросилась на приготовленные для них кушанья. Но это действо не интересовало его — он видел, как был оскорблен его приемный сын, оскорблен своим родным отцом, который должен бы любить его. Халберт всегда любил Дэйра. Любил и сейчас, несмотря на очевидность его предательства в ту ночь в Кенивере. У него самого был только один горячо любимый, бесценный сын (и если ничего не изменится к лучшему, вряд ли будет другой). Халберт не мог понять отношения Сирила. Судя по тому, что все эти долгие годы отец непреклонно отказывал Дэйру от дома, сейчас можно было заранее предвидеть такую грубость по отношению к сыну. Тем не менее, Халберту было непросто поверить в то, что он видел собственными глазами, а еще труднее — понять это.
Халберт перебирал в памяти долгие недели и месяцы с тех пор, как Дэйр был изгнан из Кенивера, оживляя каждую мелочь в их проклятом соперничестве, которое закончилось так ужасно. То, что Дэйр пал жертвой обаяния его красавицы-жены, доказывало скорее его человеческую, а не дьявольскую сущность. Он, конечно, не мог простить Дэйра — но понимал его. Никогда уже этот молодой человек не будет ему надежным другом. Все-таки Халберту больно было видеть, как этого «мальчика», которого он любил как родного сына, злонамеренно отвергают его родители, которые и так слишком много ему задолжали. Но больнее всего ему было вспоминать, как он тем же самым дьявольским проклятием изгнал Дэйра из Кенивера.
Уставившись в бокал с вином с еще большим сожалением, Халберт признался себе, что хоть Дэйр и виновен, ничего бы не произошло без согласия Сибиллин. Она оказалась вовсе не той совершенной женщиной и верной женой, которую он выбирал с таким тщанием, чтоб она оказалась полной противоположностью его первой супруге. Хотя Глэдис — рыжеволосая и своенравная мать Элис — и Сибиллин нисколько не походили друг на друга, вторая явно была его менее удачным выбором.
Глэдис, по крайней мере, была любящей и преданной. Ее единственный недостаток коренился скорее в нем, а не в ней самой. Как он ни пытался, он не смог подавить сильный характер Глэдис, и эта неудача принизила его в собственных глазах. Когда же оказалось, что дочь, унесшая своим рождением жизнь Глэдис, унаследовала ее огненно-рыжие волосы, он всячески старался предотвратить появление у взрослеющей дочери таких же неженских черт характера. Отчасти для достижения этой цели он и выбрал в жены мягкую, податливую Сибиллин и держал ее перед Элис как образец женственности. Как же он был глуп!
Стараясь отвлечься от грустных мыслей, он посмотрел налево, где сидела Элис, мучимая какой-то болью. Как бы рьяно его дочь ни старалась втиснуться в узкие рамки мягкой женственности, которые он ей уготовил, было ясно, что домашняя работа кажется ей самым утомительным занятием. Когда требовалось, она часами могла просиживать на публичных церемониях, подобной этой, как и пристало благородной даме, но полностью укротить ее нрав ему не удалось.
— Болит голова? — Он наклонился и шепнул Элис прямо в ухо.
Неожиданная — и ненужная — забота отца напугала ее. Зеленые глаза вспыхнули, встретив его странную улыбку.
— Может быть, — продолжал Халберт, — тебе стоит отдохнуть в спальне, чтобы голова прошла к вечеру, когда начнется праздник.
Вдруг громкий шум внизу привлек внимание Халберта к веселой, подгулявшей толпе. Сильно накачавшись элем, один из гуляк поскользнулся на бычьих костях и так растянулся, что опрокинул на себя стол с остатками того самого быка и множеством тарелок и мисок. Теперь все это лежало грудой на полу и выглядело еще омерзительнее. Падение пьянчужки вызвало взрыв хохота его собутыльников и кривую усмешку Халберта.
Пока ее отец смотрел в другую сторону, густые ресницы Элис скрывали ее радостное удивление по поводу оказанного ей снисхождения, надеяться на которое она не осмеливалась. Когда он вновь повернулся к ней, она уже изобразила утомленную улыбку на губах. Послушно кивнув в знак согласия и призвав в союзники все свое самообладание, которому она училась годами, Элис совладала с желанием поспешить, вызванным возможностью спасения. Ее внезапный уход вызовет подозрения и привлечет к ней ненужное внимание. Как только она поднялась, отец заговорил вновь:
— Если нужно, можешь обратиться за помощью к Клеве, жене командира стражи. У нее есть лекарства, и она лечит от сглаза.
Огонек в отцовских глазах зажег в Элис недоверие. Она колебалась. Как будто у них есть секрет, смысл которого скрыт от нее самой. Желание задать ему вопрос боролось в ней с уверенностью, что если она будет вот так стоять, как какая-то неуклюжая птица, она непременно станет центром внимания не только всех сидящих за высоким столом, но и многих в зале внизу. К тому же, какой смысл пререкаться с тем, кто делает драгоценный подарок, который еще может выскользнуть у нее из рук?
Не теряя больше ни минуты, она пошла к лестнице. Только когда она очутилась в полумраке нижней площадки, она ощутила себя в безопасности. Даже радость от неожиданного избавления от тягостных светских обязанностей не помешала ей вновь залюбоваться замечательными ступенями, выдолбленными в толще каменных стен. По сравнению с узкими деревянными лестницами Кенивера эта лестница была внушительнее. Она, правда, была немного мрачной, так как освещалась лишь неярким огнем масляных светильников да тусклым светом из амбразур, расположенных на каждой площадке. Пропускавшие дневной свет и широкие изнутри амбразуры сужались к внешней стороне стены. Узкие отверстия обеспечивали свободу действий обороняющимся стрелкам и препятствовали успешной атаке неприятеля.
Элис начала подниматься, ступив из яркого светлого круга на темную лестницу, где отблески постоянно колеблющихся огней рисовали причудливые образы. Затем с облегчением она вошла в новый круг света. Несмотря на сильную волю, Элис всегда неуютно себя чувствовала среди мерцающих теней. Чтобы немного успокоиться, Элис размышляла об устройстве лестниц в замке Уайт. Во-первых, ее привлекала их монументальность и разные способы освещения, во-вторых, что удивляло более всего, — по сравнению с другими замками, их количество. Та лестница, что вела из большого зала вверх в семейные покои, начиналась прямо во входном туннеле. В дальнем конце зала у закопченного очага начинались ступени, ведущие вниз в кухню и караульные помещения, находившиеся на уровне земли, еще один пролет вел под землю в темницу.