Посетитель великолепно играл роль.
Наступило небольшое молчание.
Шерлок Холмс или, вернее, тот, кто называл себя так, поочередно глядел на всех.
Редактор первый прервал молчание.
— Не разбираясь в том, кто вы, — спокойно заметил он, — мы должны вам сказать, что не можем, к сожалению, исполнить вашей просьбы.
— Почему?
— Во-первых, потому, что, как мы уже писали вам, не в правилах редакции открывать фамилии своих сотрудников, во-вторых, потому, что автор и до сих пор не раскрыл своего псевдонима.
— Так и знал!..
— Что именно?
— Я так и знал, что вы захотите прикрыть вашего сообщника… Но, джентльмены… смею вас уверить, что я этим не удовлетворюсь. Не скрою, что кое-какие шаги я уже сделал.
— Где?
— Здесь, в Петербурге! Я не был настолько наивен, чтобы сразу явиться к вам… Я так и предполагал, что вы не захотите выдать… Меня убедили пойти к вам!..
— Кто же вас в такой вещи убедил?
Шерлок Холмс задумался на секунду и потом решительно сказал:
— Не вижу причин, джентльмены, что-либо скрывать от вас… Я в Петербурге третий день и, конечно, не сидел сложа руки… А чтобы вы не сомневались в том, насколько я серьезно смотрю на исполнение моего требования, я расскажу вам, где и у кого я уже был, чтобы так или иначе добиться в этом деле правды.
И он стал подробно рассказывать.
. . . . . . . .
Рассказ Шерлока Холмса изобиловал многими утомительными подробностями, не идущими к делу. Мы приведем его поэтому вкратце.
Прежде всего Шерлок, — будем его так называть, — совершенно опровергает слух о том, что он посетил в Петербурге какой-то литературный клуб. Если не считать маленькой прогулки по Морской с действительной остановкой на минуту у эстампного магазина Фиетта, он в первый день своего приезда почти не выходил из гостиницы, так как был совершенно разбит дорогой.
На другой же день он прямехонько отправился в главное управление по делам печати. Между прочим, в это время, очевидно, и произошла на Театральной улице его встреча с газетным хроникером.
То, что он шел так медленно, объясняется тем, что все старинные и одноцветно-желтые дома этой улицы, упирающейся в такой же старинный и окрашенный в такую же краску Александринский театр, казались ему одним огромным домом, и ему долго пришлось искать нужный подъезд.
Курьер, принимавший от него визитную карточку, не мог скрыть своего удивления.
— Шерлок Холмс? — переспросил он, делая громадные глаза. — Живой Шерлок Холмс?!
Шерлока попросили в кабинет.
Изящный господин, необычайно любезный, приветливо указал англичанину на стул.
— Чем могу служить вам?
— Я явился к вам отчасти с жалобой, отчасти с просьбой, — начал человек, именовавший себя Шерлоком Холмсом. — В журнале «Огонек» вот уже два месяца подряд печатаются рассказы, которые наносят неисправимый ущерб моей репутации… От гения, которым я признан на родине, после жестокой критики «Огонька» не остается ничего. Журнал осмеивает мой дедуктивный метод сыска и показывает, что я могу впадать в самые непростительные, самые грубые ошибки. Сэр! Журнал высмеивает меня, мою школу, всю сыскную добровольческую деятельность… Так дальше продолжаться не может! Я ходатайствую перед вами о наложении административного взыскания на журнал — о закрытии его или, по крайней мере, о крупном оштрафовании.
— Что я слышу? — удивился сановный собеседник. — Вы, англичанин, представитель страны со свободными учреждениями, просите о наложении узды на печать?! Вы забываете, что после манифеста 17-го октября наши функции стали совсем иные. Учреждение, которого я имею честь быть главою, действует на строго законных началах. Когда печать нарушает те или другие прямые указания закона, мы постановляем о привлечении известного органа к судебной ответственности. Конечно, мы имеем право конфисковать произведения печати, нарушающие общепризнанную нравственность или явно преступного, возмутительного характера, которые и у вас, в свободной Англии, подверглись бы судебному преследованию. Но вопрос о правильности конфискации номера газеты, журнала или книги, об уничтожении или обратно-свободном обращении — опять-таки, в конце концов, переходит к суду, который и говорит свое властное слово.