С жуликом практически та же история. По закону каждый раз нужно вызывать подозреваемого с защитником. Подписывать всё в точные даты. Разъяснять все права и обязанности. Знакомить со всеми материалами уголовного дела. Избирать меру пресечения каждые десять дней. Отменять её. Снова избирать. Так уж положено. В уголовном деле, как правило, около ста пятидесяти листов! Если такое, как это, с упирающимся подозреваемым — около двухсот пятидесяти. Каждый документ что-то да значит. На каждом должны быть подписи, даты ознакомления и прочее.
Когда адвокат платный, он начинает показывать подозреваемому, что активно участвует в его деле. Хотя по факту только обязывает делать всё по правилам. Конечно, все бы рады были делать всё по букве закона. Но кто даёт на это время? От исполнения правил расследование лишь затягивается, а суть не меняется. А если начать такую волокиту, то количество расследованных дел уменьшится, а значит, возрастёт число не раскрытых. Это приведёт к уводу от ответственности даже раскаивающихся и готовых пойти в суд. Кому тогда от исполнения инструкций станет хорошо?
Габоронов, по крайней мере, так считает: есть цель — нужно достичь конечного результата всеми возможными вариантами, без лирики.
— Это безусловно, простите, как Вас по имени-отчеству? — продолжил вежливый голос защитника.
— Сергей Владимирович Габоронов, дознаватель, старший лейтенант милиции, — серьёзно представился милиционер, который только что жулику позволял обращаться к себе просто по имени.
— Сергей Владимирович, очень приятно. Конечно, Вы правы, ордер я пока не предоставил, но мы просто ждали вызова к Вам. Я предъявлю его при первой же возможности.
— Хорошо, — успокоился старший лейтенант, судя по голосу адвокат не был настроен качать права по каждому поводу, — Когда Вы сможете подъехать, Михаил Олегович?
— Да, об этом… Скажите, пожалуйста, а Десяткин около Вас? Он слышит наш разговор?
— Я Вас понял, — Габоронов быстренько встал и перешёл на балкон, оставив в кабинете подозреваемого. Уголовное дело он автоматически, по привычке, взял с собой, чтобы жулик его не уничтожил, — Да, я Вас слушаю…
— Дело в том, что Десяткин мне уже порядком надоел. Я давно отработал свой гонорар, а он всё время просит встреч, ищет способы решения данного уголовного дела. Я ему и подсказал, что можно примириться с потерпевшим и попробовать прекратить уголовное дело. Конечно, я понимаю, что фактически это будет тяжело, но это какой-то выход из сложившейся ситуации, путь к завершению данной истории. Понимаете?
— Прекрасно понимаю, ещё тот тип, если честно. Пенсионера обидел, а сейчас упирается.
— Да, совершенно, верно. И всё-таки, я бы со своим подзащитным настаивал на прекращении дела.
— Только для этого ему надо признаться в совершении, примириться с потерпевшим, так?
— Примиримся, безусловно примиримся, — также доброжелательно вещал адвокат Тимофеев.
— Когда Вы сможете подъехать? Нам надо допроситься, сделать выводку за сегодня.
— Сегодня? А Вы хотите закрепиться в его признаниях? Понимаю. Хоть и главное в прекращении по примирении — это загладить причинённый вред…
— Да, но причинённый! А для этого нужно согласиться, что он его причинил! — Габоронов почувствовал в реплике защитника Тимофеева всё ту же попытку соскочить с ответственности.
Адвокат, что свойственно им всем, интерпретировал закон в выгодную ему сторону. В этом большое отличие от теоретической части законодательства и практической. Такое происходит благодаря всему великолепию, разнообразию и богатству русского языка. Защитник Тимофеев в указанной норме о примирении для подзащитного увидел главное — это возмещение ущерба. Но позвольте, теперь можно подойти к человеку, зарядить пощёчину, кинуть ему в рожу тысячу рублей, которая должна убрать красноту щеки с обалдевшего потерпевшего и всё, примирился? Нет. Государственная правоохранительная система видит эту норму по-другому: признайся, раскайся, а потом уж загладь вину.
Такая трактовка законодательства адвокатами, идущая в разрез с повседневным милицейским станком, — это ещё один повод иметь постоянные разногласия с защитниками. Поэтому Габоронов, услышав такую попытку Тимофеева увести разговор в сторону договорённостей с потерпевшим, а не в сторону раскаяния, пришёл вновь в себя. Поскольку из-за первоначальной доброжелательности Тимофеева, дознаватель немного заблудился, что они делают одно дело.