Таким образом, изменчивый предметный мир представляет собой не более чем тень мира идей — гораздо более подлинного. Переходя от чувственного опыта к интеллектуальной сфере, человек поднимается в высшую реальность, поскольку он обращается от вещей, не имеющих устойчивого бытия, к неизменным и тождественным самим себе (по Платону, «вечным») мыслительным сущностям, то есть идеям.
Тем из нас, кто не может стряхнуть оковы здравого смысла, может показаться, что Платон заходит слишком далеко, когда приписывает реальность миру идей, и еще дальше, когда возносит подлинность этих идеальных сущностей над подлинностью чувственных явлений. Мы отвергаем без всяких колебаний платоновское учение об идеях и заявляем, что выводы философа явно ошибочны. Для нас, практичных и благоразумных, именно идеальный мир есть царство теней, он представляет собой лишь отражение осязаемых, видимых и слышимых предметов — того материального мира, в плену которого мы все пребываем.
На самом деле мы тоже можем переусердствовать, отказывая идеям хоть в какой-то подлинности или признавая их существование исключительно в собственном сознании — и то лишь во время мыслительного процесса. Подобное отношение превращает любую идею в абсолютно субъективное понятие. Ровно такое же субъективное, как ощущение боли, когда вы, скажем, прищемите палец. Вы жалуетесь мне на больной зуб, но то, что вы чувствуете, — ваше субъективное восприятие, и я не могу испытать ту же боль, потому что в данный момент она ваша и только ваша.
Учение Платона отнюдь не ошибочно. Он был прав, рассматривая идеи как умопостигаемые, или интеллигибельные, предметы, осознаваемые человеческим разумом. Он был прав, утверждая, что они принадлежат объективной реальности. Это платоновское положение объясняется самым простым образом: вы и я способны обсуждать одну и ту же идею, потому что она является предметом и ваших, и моих мыслей — точно так же, как мы с вами говорим об одном и том же пальто, пока вы помогаете мне его надевать и спрашиваете, достаточно ли оно теплое. Когда мы вдвоем беседуем об истине или правосудии, то эти идеи предстают перед нашим умственным взором и поселяются в нашем сознании вроде того пальто, которое вы помогли мне надеть.
Вероятно, могут возникнуть некоторые проблемы с толкованием, поскольку у слова идея есть два значения: в первом оно употребляется как нечто абсолютно субъективное, во втором — как что-то довольно объективное.
В первом, широком смысле идея означает неограниченный ряд сущностей, составляющих содержание человеческого сознания, — это наши озарения и впечатления; представляемые нами образы; вызываемые нами воспоминания; понятия и суждения, которые мы используем в процессе мышления.
Когда психологи используют слово идея именно в таком смысле, то все вышеперечисленные понятия безусловно субъективны. Мои озарения и впечатления; образы, являющиеся мне в мечтах; воспоминания, посещающие меня, — все это только мое собственное, но не ваше. Равно как мои соображения и принципы, к которым я так мучительно прихожу при исследовании сложной научной задачи.
Называя идеи «субъективными», мы имеем в виду, что они являются частными, а не общими. Когда я говорю о чем-то своем: собственных впечатлениях, воспоминаниях, соображениях, — я сообщаю, что они принадлежат исключительно мне одному. Ни у вас, ни у кого другого нет к ним доступа, подобно тому как никто не в состоянии разделить чужую зубную боль.
Во втором смысле идея означает объект, который доступен уже не только одному человеку: о нем могут думать, рассуждать и беседовать несколько человек. И хотя в этом значении слово идея не столь общеизвестно, как в первом, его неверно считать сложным или необъяснимым.
Пусть мы по-разному оцениваем решение, вынесенное Верховным судом, но это не мешает нам обсуждать наши взгляды на правосудие и оспаривать друг друга. Если я заинтересован в вашем мнении, то попрошу, чтобы вы изложили свою точку зрения на правосудие, и готов рассказать вам о собственной. В данном случае правосудие выступает как объект мысли, одновременно и вашей, и моей, но не как понятие, живущее в вашем или моем сознании.
Данное положение вовсе не отменяет того, что в вашем и моем сознании существуют понятия, которыми мы оперируем, рассуждая о правосудии. Более того, наши понятия совершенно разные. Однако это не мешает нам думать об одном и том же мысленном объекте, который мы называем «правосудие» или «идея правосудия».