ЧАЙКОВСКИЙ. Не надо… пожалуйста…
СМЕРТЬ. Ты жить не мог без этих воскресений! В гостях у Вакаров ты чувствовал себя словно дома. Спокойствие и уют. Но однажды в училище объявилась скарлатина…
ЧАЙКОВСКИЙ. Я не виноват! Я не виноват… нет…
СМЕРТЬ. Училище закрыли на карантин, а вам предложили либо съезжать, либо оставаться. Модест Вакар – глава семейства – так за тебя переживал, так боялся, что ты не перенесешь изоляции, что позвал тебя к себе жить. А ты принес заразу в его дом.
ЧАЙКОВСКИЙ. Господи, нет…
СМЕРТЬ. Да! Тебе было десять лет, а их маленькому Коленьке всего пять. Он заболел той самой скарлатиной. Ты весь день простоял на коленях за дверью в детскую и молил Бога, чтобы он забрал тебя вместо Коли. Тебе казалось, что ты уже видел в жизни столько прекрасного, что готов был спокойно умереть, уступить ему свое место. Но Бог отклонил твое щедрое предложение. Мальчик умер ночью… Весь дом не спал. Ты стоял со свечой в руке и смотрел на маленький труп, лежащий в кровати. Ты весь трясся. Ты плакал от такой жестокой несправедливости, а обезумевшая мать младенца – Надежда Вакар – еще находила в себе силы успокаивать тебя; уверять, что ты ни в чем не виноват… Эта история оставила ужасную, неизлечимую рану в твоей душе. Можно даже сказать – дыру, которую могла заполнить только любовь матери. И она почувствовала эту пустоту внутри тебя. От твоих писем ее сердце обливалось кровью. Она уговорила твоего отца подать в отставку, и вся семья смогла переехать в Петербург. Они снова поселились недалеко от тебя, в Соляном переулке. Ты был счастлив. Казалось, все самое плохое уже позади. Ваша большая семья снова вместе. Но что случилось потом, Петя? Ты вспомнил, кто еще умер от холеры?
ЧАЙКОВСКИЙ. Мама… Она была еще такой молодой… Такой красивой… В Петербурге была очередная эпидемия: многие тогда болели холерой. Мы не предавали этому особого значения. За ней постоянно наблюдали врачи. Через несколько дней она, казалось, даже пошла на поправку. Но однажды вечером, вдруг началась агония, и она умерла всего за несколько часов. Мы даже не успели с ней проститься… не успели сказать ни слова… Я больше никого и никогда в жизни так не любил…
СМЕРТЬ. Это правда… С тех пор вся твоя жизнь превратилась в поиски мамы, в поиски той любви, которая была бы способна заполнить пустоту внутри тебя. Ты влюбился в Дезире́ Арто́ – французскую певицу – потому что у нее был мамин голос.
«Соловей мой, соловей…»
Это ведь мамина песня. Это твои самые драгоценные воспоминания о ней. Как красиво она пела…
С Милюковой – со своей женой – ты связался, потому что у нее был мамин запах. Ты даже не заметил этого, но у нее были те же самые духи: с ароматом пармской фиалки. Запах мамашиных платьев. Сперва, ты пришел к Антонине домой, чтобы отказать ей, но потом этот запах что-то перевернул внутри тебя. Подарил ложную надежду…
С фон Мекк ты познакомился, когда ей было столько же лет, сколько было маме, когда она умерла. Умная, интеллигентная, рачительная мать большого семейства – Надежда Филаретовна заменила тебе маму. Ее образ стоял перед тобой все эти годы во время вашей переписки. Поэтому ты никогда не хотел с ней встречаться. Ты не хотел разрушить, опошлить этот чистый и светлый образ матери, которой тебе так не хватало. Ты с благоговением принимал ее любовь, ее заботу, ее помощь. Но, спустя много лет флер прошел: то ли она перестала походить на маму, то ли ты устал себя обманывать. Ваша переписка с фон Мекк стала тебя тяготить, но как честный человек, в благодарность за ее финансовую помощь ты продолжал отвечать на ее письма. И когда она сама оборвала переписку, ты лишь вздохнул с облегчением. Ее фамилию на Четвертой симфонии ты не написал, потому что она посвящалась маме. Все самое значительное и великолепное, что ты создал в жизни – все связано с мамой, с детством. «Щелкунчик» – это же ваше семейное Рождество. Твой самый любимый праздник – когда обиралась огромная семья, вы все танцевали, пели, веселились, устраивали концерты, запускали фейерверки. Все были счастливы. «Щелкунчик» – это торжество твоего детства. «Евгений Онегин» – откуда ты взял этот сюжет?