– Не идет дальше!
Как смертельно раненный слон, уперся трактор в жесткий снег, виновато опустив фары: не одолел, не прошел. Ветер швырнул на капот снег, и машина на глазах стала покрываться толстым спрессованным снегом.
– Рой! – закричал Свирин.
Водители бросились к трактору, замелькали лопатами, очищая его теплые бока, капот, радиатор. Подошел и Сашка, ковырнул несколько раз лопатой.
– Не пойдет дальше, – услышал он голос Гулина. И это была последняя капля, грань, перешагнув которую покатился Сашка в дурман забытья.
Громко, как колокол, прозвучали в Сашкиных ушах слова: «Не пойдет дальше!» – отозвались где-то рядом с сердцем, охватив его холодной рукой, сжав до боли. Магнием вспыхнуло четкое, ясное – замела метель тракторы, торчат из снега только верхушки выхлопных труб, а потом и труб нет. Сидит на снежном холмике настороженный заяц и лапой пробует крепость снежного наста. Светит солнце. Снег блестит…
Потемнело в глазах у Сашки, он неожиданно для себя высоко задрал подбородок и почувствовал: из сжавшегося горла вырвался негромкий хриплый крик; вырвался с болью, царапая гортань. Сашка пригнулся, поискал глазами, куда можно бросить лопату, бросил и сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее неловкими скачками бросился бежать, по-прежнему задрав подбородок.
Очнулся Сашка в снегу. Растерянный Калимбеков бормотал что-то несуразное, суматошно бегали его руки по Сашкиной одежде.
– Ничего, ничего, – захлебываясь, бормотал он. – Все хорошо.
Сашка, недоумевающе подняв брови, смотрел на него, стараясь понять, что произошло, что говорит этот незнакомый человек.
– С ума сошел, – продолжал бессмысленно лопотать Калимбеков, бросая в Сашкино лицо пригоршнями снег. – Куда бежал, зачем бежал! Никто не видел, я один видел… Пропасть мог Сашка, пропасть. Пурга кругом, снег кругом… Куда бежал!
У Сашки кружится голова, его тошнит.
– Устал ты здорово, Сашка! Молодой еще, кость слабая… Ничего, ничего…
Словно со стороны смотрит на себя Сашка – видит, как поднимает его Калимбеков, как они идут на шум тракторных моторов, обнявшись. Калимбеков возбужден не меньше Сашки, говорит без умолку.
– Идем, идем, Сашка… Обрадованные голоса рвутся навстречу.
– Где были? Що стряслось?
Калимбеков подпрыгивает на месте, хлопает себя по карманам, отыскивая кисет, и только сейчас Сашка замечает, что он без шапки. Черные волосы копной стоят на голове, поднятые ветром.
– Обалдел маленько! Давай бежать! Куда бежать, зачем бежать, – говорит Калимбеков и никак не может найти кисет в глубоких карманах.
– Где шапка? – испуганно спрашивает его Свирин. – Где шапка? Ты как работать будешь?
Калимбеков хватается руками за голову.
– Ай, ай! – качается из стороны в сторону Калимбеков, и трактористы отвертывают от него взгляды – дико и страшно видеть человека без шапки во время бешеной пурги на водоразделе.
Трактористы молчат. И вдруг молчание взрывается истерическим криком:
– Шапка! При чем тут шапка! – звенит высокий ноющий голос. – Шапка при чем!
К Свирину бросается длиннорукая стремительная фигура. Это Гулин. Он хватает Свирина за воротник и почему-то раскачивает из стороны в сторону…
– Погубить все хочешь?! Отсиживаться надо в машинах, пережидать!
Свирин пятится назад, спотыкается и падает по спину, неловко раскинув руки.
– Отсидимся, а там видно будет!.. – кричит Гулин. – Отроем машины!
Поднимается Свирин, расставив ноги, оглядываем лица трактористов, еле видимые в снежной мгле, словно понять хочет, что произошло, пока лежал он на снегу, – молчат трактористы, ждут чего-то.
– Двигаться надо, друзья-товарищи, – говорит Свирин. – Заметет снегом машины, пропадут! Копать надо!
– Сам копай! Тут тебе рабов нет! – Гулин рванул телогрейку, обнажая голую грудь.
Тяжким сном кажется все это Сашке, его опять начинает тошнить, голова кружится, но он ясно видит лицо Свирина и думает: «Может ли это быть?» – Свирин улыбается.
– Эх, ты! – говорит он Гулину, и его улыбка необычна. – Ты как дедушкин гриб – пыхнул и выдохся… Бери лопату, Гулин, и копай!
Как от удара, отшатывается Гулин, заглядывает в лица трактористов. «Не хотят копать!» – молнией проносится в голове, и эта мысль не успевает погаснуть, как Гулин хватает с земли лопату, замахнувшись широко и сильно, опускает ее на Свирина, который едва успевает отскочить в сторону. Лопата вырывается из рук Гулина, подхваченная ветром, летит в сторону. Серая полоса снега завихряется за лопатой, осыпает братьев Захаренко. Младший отряхивается от снега и удивленно спрашивает Гулина:
– А почему ты железную лопату не ухватил? Она же рядом лежит… Шо ты за деревянную ухватился? Семен, посмотри-ка на него!
Но не отвечает старший Захаренко, неторопко, переваливаясь, идет к Гулину навстречу ветру, кивнув младшему брату:
– Ходи за мной!
Он берет Гулина за воротник правой рукой – левая на перевязи, встряхивает, как мешок перед завязыванием, придвигает лицо к лицу. Гулин лязгает зубами, хочет вырваться, но не смеет – идет спокойно младший Захаренко, приготовился к прыжку Калимбеков.
– Дал бы я тебе раза, да жалко – снег некому будет рыть, – говорит старший Захаренко мечтательным, расслабленным голосом. – Бачили мы таких, как ты, не однажды. Я всю дорогу к тебе приглядываюсь. Что, думаю, сробится?
Зло смеется младший брат:
– Сволочь какая оказалась! Лезет попередь батьки в пекло! Ну кто его просил в воду лезть? Сам попер! Показать себя надо! Эх, брате, не люблю таких! – И просительно добавляет: – Дай, Семен, я ему раз влеплю! Душа не терпит! Ничего ему не станет – копать еще лучше будет!
Серо все вокруг, мрачная вьюжная ночь, но и во тьме видно, как белеет лицо Гулина. Видит это Свирин и болезненно морщится: повинуясь безотчетному чувству, просит старшего Захаренко:
– Отпусти ты его!
– Иди, гнида! – Старший Захаренко брезгливо отталкивает Гулина.
Сашка покачивается тоже, и кажется ему: рука старшего Захаренко сейчас протянется и к Сашкиному воротнику, безжалостно встряхнет, как мешок перед завязыванием. Мир переворачивается перед глазами Сашки. «Струсил, струсил! Сашка Замятин трус!» Совсем близко бесстрастное лицо старшего брата Захаренко, вот оно рядом. Сашка замирает и боится только одного – не показать страха. Он старается быть спокойным, сжимает губы.
– Совсем замордовали хлопца! – говорит старший Захаренко и подхватывает покачнувшегося Сашку. – В трактор нужно унести. Бери, ребята!
Сашка не понимает его слов, но чувствует, как ласкова и податлива рука Захаренко, как мягок его голос. «Ах, да! – думает Сашка. – Он же не видел, как я бежал, он не знает, что я струсил… Об этом знает Калимбеков, дядя Рахим знает…» Он покачивается, как на волнах, теплая полоса воздуха касается Сашкиного лица – Сашка в тракторе.
Воет по-волчьи ветер, заметает тракторы…
Рахим Калимбеков укутывает Сашкины ноги двумя тулупами, шепчет ласковые слова, успокаивает Сашку и, когда тот засыпает, уходит в буран откапывать тракторы. Сквозь залепленные снегом глаза видит Калимбеков работающего Гулина и начинает петь:
Ра-ас-цветали яблони и груши…
Его песни не слышит никто – пурга слышит ее, разнося в клочки.
Рядом работают братья Захаренко. Рассчитанны и неторопливы их движения, экономно тратят они силу. Старший Захаренко работает одной рукой, помогая ей коленом; он ловко приспособился, лучший его помощник ветер. Братья идут рядом, шаг в шаг, как в боевом строю. Младший изредка косится на старшего – не отстал ли? Старший не отстает. И оба иногда оборачиваются к Свирину: как он?