Бой часов послужил сигналом – в комнате появились слуги с подносами и кувшинами. Первая перемена состояла из речной рыбы и мелкой дичи. Когда гости сделали выбор между форелью с гарниром из раковых шеек и перепелами, а также бекасами в виноградных листьях, а бокалы наполнились золотистым скельским вином, Флан Гарб, бросив взгляд в сторону своего патрона и, очевидно, уловив повелительный знак, поднялся с места.
– Милостивые государи и государыни! – произнес он тоном завзятого шутника и застольного оратора, каким, несомненно, и являлся. Но Мерсер сомневался, что этим его достоинства исчерпываются. Чтобы занять такой пост при Оране, нужно быть весьма дельным человеком, а в последний год основные заботы по управлению производством легли на плечи Гарба. – За окнами омерзительная осень, льют холодные дожди и бродят отпетые головорезы, которых, уверен, капитан Бергамин и его бравые офицеры скоро поймают и препроводят на виселицу… но все эти мерзости не мешают нам быть вместе, ибо наш патрон, господин Оран, повинуясь капризу прекрасных дам, устроил маленький праздник. Итак, за день святой Екатерины, собравшей нас здесь. – Приложившись к бокалу и подставив его лакею для скорейшего наполнения, Флан Гарб продолжал болтать, не обращая внимания на стук ножей и вилок: – А что это милый каприз, вряд ли у кого из нас есть сомнения. Все мы чтим святую великомученицу Екатерину Александрийскую, но вряд ли кто-нибудь из милых дам находится под ее благодетельным покровом. Скорее уж это относится к присутствующим здесь мужчинам. Ибо, как известно, святая Екатерина покровительствует литераторам, как господин Бергамин, и юристам, как господин Мерсер. Но из прекрасного пола ей милее всех непорочные девицы, навсегда отвергшие ярмо супружества. А нашим красавицам пришлось испытать на себе тяжесть этого ярма, причем некоторым – не по одному разу… Ой! Святая Айге!
Восклицание Гарба было вызвано не тем, что небесная покровительница писак и старых дев, раздраженная его фривольными остротами, ниспослала ему типун на язык. Лейланд Оран откинулся назад, перекинув голову через спинку стула. Парик свалился на пол, обнажив совершенно лысую голову.
– Господину Орану снова плохо! – взвизгнула Айма.
– Вот моя нюхательная соль, – госпожа Эрмесен вынула флакон из бархатного мешочка.
Гарб, опомнившись, выбрался из-за стола, схватил за плечо ближайшего слугу.
– Лекаря, быстро! Чего стоишь?
Вслед за ним к потерявшему сознание заводчику устремились и дамы. Орана хлопали по щекам, подносили к его носу флакон с солями. В суматохе не принимали участия Бергамин – вся его поза красноречиво выражала: «Господи боже, во что я вляпался!» – и Мерсер. Наконец последний тоже встал, потрогал свисающую руку Орана. Затем оттянул его веко. Выпрямился.
– Господин Гарб! Вы правильно сделали, послав за врачом. Но мне кажется, следует пригласить также и священника.
– Что вы этим хотите сказать? – произнесла госпожа Эрмесен.
– Боюсь, что здоровье господина Орана не выдержало этого приступа. Мы все виноваты, и я в первую очередь, – принимая нас, он перенапрягся…
– Но что же делать? – Драгонтина заламывала руки.
– Надеяться и молиться. Больше мы ничем помочь не можем.
Флан Гарб вполголоса отдавал распоряжения слугам. Потом повернулся к Мерсеру:
– Сударь, полагаю, мне понадобится ваш совет. Что вы рекомендуете делать?
– Вероятно, господина Орана следует перенести в спальню. Там его осмотрит врач и вынесет свой вердикт. А капитана я бы попросил проводить дам.
– Я не уйду, пока не узнаю, что с нашим дорогим хозяином, – категорически возразила Драгонтина.
– Сударыня, ваша тихая молитва будет гораздо полезнее господину Орану, чем бесплодное ожидание.
– Он прав, – тихо сказала госпожа Эрмесен. – Мы можем помешать медикам. Но я бы попросила немедля известить нас о том, что происходит… каким бы ни было это известие.
– Я распоряжусь, чтобы дамам подали плащи, а карету подогнали к крыльцу, – сообщил Гарб. – Господин Мерсер, я по-прежнему прошу вас пока не уходить.
Еще некоторое время, достаточное для выражения скорби, раздавались охи, вздохи и восклицания. После чего дамы последовали к выходу, промокая глаза платочками. Замыкавший шествие Бергамин, еще мрачнее, чем обычно, обернулся и коротко произнес:
– Я вернусь.
Мерсер кивнул в ответ.
Флан Гарб, выпроводив гостей, подошел к столу.
– Господин Мерсер. Мой патрон долго и тяжело болел. То, что сегодня случилось, удручает, но не удивляет меня. – Голос его был ровен и сух, ничем не напоминая недавнее балагурство. – Но вы посеяли в моей душе зерно сомнения. Я хочу, чтобы вы либо опровергли его, либо подтвердили.
– Я тоже этого хочу. Однако прежде я должен внимательно осмотреть вашего хозяина.
– Сейчас его осматривает врач… но пойдемте.
Врач не ограничился осмотром – это они почувствовали по отвратительному запаху паленого, распространившемуся за пределы спальни. Прижигание считалось самым действенным способом при глубоких обмороках.
Войдя за управляющим, Мерсер увидел плотного человечка в черном суконном костюме, калящего на жаровне инструменты, не слишком отличные от тех, которыми орудуют палачи. В углу еще один персонаж в черном читал молитву, перебирая агатовые четки. И жалко смотрелось в окружении этих черных фигур распростертое на окровавленных простынях голое тело, не так давно сильное и мощное, а ныне изуродованное недугом.
– Что скажете, мэтр Фебур? – спросил Гарб.
– Я сделал все, что мог… но… – Лекарь хлюпнул носом и вытер лицо рукавом.
Молитва зазвучала громче. Управляющий осенил себя крестом, затем глянул на Мерсера. Но тот не спешил с ответом.
– Господин Оран оставил какие-нибудь распоряжения? – поинтересовался он.
– Конечно. Болезнь тянулась долго, и патрон был готов к худшему, хотя надеялся на лучшее. Все его имущество наследует семья, и я немедленно извещу родных о случившемся. До того тело господина Орана должно быть, как подобает, на три дня выставлено в часовне, где отец Тирон будет читать молитвы. После чего тело должно быть забальзамировано в ожидании приезда наследников, которые… – Флан Гарб пробубнил это механически и внезапно смолк. – Я жду вашего заключения, господин Мерсер.
– Подождите. Предоставим сначала слово мэтру Фебуру. Доктор, что, по-вашему, явилось причиной смерти хозяина?
– Желудок и кишечник господина Орана были поражены язвой, – заявил лекарь. – Я могу сказать это точно, ибо симптомы были вполне определенны: острые боли, лихорадка, потеря аппетита и вследствие этого общая слабость… Эта болезнь не так уж редка и далеко не всегда заканчивается смертельным исходом. Но, видимо, в желудке пациента образовался cancer,[6] против коего медицина бессильна.
Мерсер кивнул. Затем сказал:
– И все же позвольте взглянуть на пациента.
Он наклонился над мертвецом. Интересовали его, как и прежде, веки усопшего. Чтобы лучше рассмотреть их, он, под неодобрительное бормотание священника, потревожил закрытые глаза. Потом оттянул не успевшие еще оцепенеть губы, взглянул на десны и язык. Снова повернулся к врачу:
– Еще один вопрос, мэтр Фебур: ваш хозяин давно облысел?
– О, еще год назад у него были прекрасные волосы, им бы позавидовали и юноши! Волосы у него выпали во время болезни.
– С вас достаточно, господин Мерсер? – резко спросил управляющий.
– Думаю, да.
– Мэтр Фебур, отец Тирон, проследите, чтоб тело обмыли и обрядили, как подобает. Я пришлю служанок. Затем мы перенесем усопшего в часовню. А пока что нам с господином Мерсером надо побеседовать приватно.
Отправив подчиненных выполнять печальные обязанности, Гарб препроводил Мерсера на второй этаж. В комнате, где они разместились, обстановка была гораздо скромнее: стулья без обивки, обои без тиснения. Здесь можно было вести разговор, не отвлекаясь.
– Я полагаю, господин Мерсер, вы не хотели сбивать с толку лекаря и капеллана? Но мне вы можете сказать – патрон был отравлен?
– Во первых, оставим «господ» за дверью. Во-вторых, я считаю, что смерть Лейланда Орана наступила в результате отравления.