– Одной вещи я все-таки не понимаю.
– Какой?
– Зачем?
– Да ведь я жду от вас подробного рассказа обо всем, что произошло до вашего прихода ко мне сегодня утром. Вы слышите: подробного.
Кинэт заговорил повелительно. Глядел незнакомцу прямо в глаза.
Старался привести в действие незримую энергию, будучи уверен, что его организм вырабатывает новые ее количества с недавнего времени.
Тот ответил вяло:
– Вы так любопытны? Так прочтите это в газетах, как вы утром собирались поступить. Там об этом должно быть.
– Там об этом еще нет ничего.
– Вы уверены?
Он произнес эти последние слова таким двусмысленно-насмешливым тоном, что Кинэт смутился. "Я, может быть, невнимательно просмотрел газету или не ту газету купил, или не понял, когда читал, что речь идет о нем. Нет, не может быть".
Этой короткой паузы достаточно было, чтобы лишить Кинэта преимущества, достигнутого им, духовной власти над собеседником.
Он достал газету из кармана и резко сказал:
– Если есть, покажите.
При виде газеты усмешка исчезла на лице у незнакомца, оно омрачилось, даже стало, как будто, встревоженным.
– Хорошо, хорошо, – произнес он, отталкивая газету.
Затем, нахмурив брови, почти грубо продолжал:
– Все это вздор. Я решил придти сегодня вечером, потому что вы на этом настаивали и потому что оказали мне услугу. Ну, и довольно. Я принес ваши книжки. Я даже не развернул пакета. Теперь оставьте меня в покое. У меня есть другие заботы, сами понимаете. Я с вами прощаюсь и благодарю вас, вот и все.
Но он не решался смотреть на Кинэта. Он бросал эти фразы отрывисто, стараясь говорить очень решительным тоном.
Веки у него учащенно бились над серыми глазами. В мешках под ними словно собиралось и разливалось раздражение, струившееся из зрачков.
По другую сторону перегородки продолжался разговор на еврейском языке. Кинэт обернулся, чтобы удостовериться, что никто на них не обращает внимания; убедился, что в задней зале нет никакой подозрительной двери или щели; затем произнес очень тихо:
– Вы считаете несомненным, что жертва умерла?
Человек вздрогнул, взглянул Кинэту в лицо, затем, пожав плечами, подпер щеку рукой. Переплетчик продолжал:
– Соседи, по-вашему, ничего не могли услышать?
– Соседи? Какие соседи?
Кинэт почувствовал, как шатается, валится сложившаяся у него в голове картина: квартирка окнами во двор, в четвертом этаже.
Он сделал усилие, чтобы освободиться от всякой предвзятой идеи и не упустить чего-либо, готового, быть может, сорваться с губ незнакомца. Но как направлять свои собственные вопросы или даже как формулировать их без каких-либо образов в мозгу – места, действия, участников? Он продолжал:
– Какие? Я как раз и спрашиваю вас, какие, по-вашему, соседи могли что-либо услышать в тот или другой момент?
Человек как будто призадумался, потом ответил:
– Надо, прежде всего, чтобы были соседи.
Что хотел он этим сказать? В представлениях Кинэта "происшествие" убегало из квартала, куда он его поместил, и даже из Парижа, переселялось в какое-то пустынное место с полями и деревьями. Но все остальное становилось непостижимым. Человек, совершивший преступление в пригороде, не бежит к переплетчику в Вожирар смыть кровь со своих рук.
– Бросьте, бросьте! – сказал он. – Полно шутки шутить.
Он усилил только что им усвоенный тон: тон человека, знающего больше, чем он говорит, и задающего вопросы не столько для того, чтобы вырвать тайну у собеседника, сколько для проверки собственных сведений или установления какой-нибудь подробности. Он прибавил, с таким выражением, с каким бросают волнующий намек:
– Соседи! Соседи есть всегда.
Незнакомец на него взглянул с большей тревогой в глазах.
Затем, как бы успокаивая себя, проговорил:
– Если бы я уронил этот стул, услышали бы это люди на другой стороне улицы?
– Будь эта дверь закрыта, и при закрытых окнах у них? Нет, не услышали бы.
– Разумеется, при закрытых.
– Не услышали бы… Но уверены ли вы, что шуму было не больше?…
– Все в пропорции. Я говорил об упавшем стуле, потому что мы находимся на очень узкой улице.
Кинэт повернулся и взглянул в сторону улицы, как бы сравнивая эти размеры с другими, бывшими у него в памяти.
Он прищурил правый глаз, поднял левую бровь, скроил гримасу.
– Да… да… Но вы знаете, когда человек очень занят чем-нибудь, то иногда производит больше шуму, чем ему кажется, или больше шуму происходит невольно и незаметно для человека… Спроси я вас, например: "Были ли крики?…
– Крики?
– Да, крики… вы бы мне сказали, пожалуй: "Ручаюсь вам, что не было…"
– Я сказал бы вам, что мне с вами разговаривать не о чем.
– Но если, с другой стороны, услышал крики какой-нибудь сосед, если он от них проснулся внезапно…