Пролог
Просыпаюсь с трудом, выныриваю из липкого теплого мрака и расклеиваю слипшиеся веки. Глаза режет светом, так что приходится прикрыть их ладонью и не делать резких движений. Голова — бочка с маслом, а со дна тяжело поднимаются к поверхности крохотные мысли-пузырьки. Они лопаются где-то у висков и растекаются вязкой горячей волной тупой боли, чтобы стянуться в противный пульсирующий узелок в затылке.
Во рту неприятная горечь, а в руках такая слабость, будто я две недели провалялась в лазарете.
Приподнимаюсь на смятой простыне и понимаю, что на мне ни клочка одежды.
Вообще. Ноль. Ничегошеньки.
Пытаюсь вспомнить, что же было вчера, но в голове провал размером с лунный кратер.
Кажется, я пила. Много и жадно. С вдохновением, самозабвенно, как могут пить только люди на грани отчаянья.
Хотела забыться, и вот вам результат.
Сажусь на постели.
Как ни странно, я оказалась в постели, да.
Вот только это не моя постель, готова руку дать на отсечение. Поворачиваю голову и застываю каменным изваянием.
— Срань. Господня, — чеканю слова и рассматриваю двоедушника. Он закинул руки за голову и мирно спал.
Зажмуриваюсь до красных кругов под веками и медленно открываю глаза.
Ничего не меняется: двоедушник все так же лежит рядом, чуть повернув голову в сторону окна, откуда на умиротворенное лицо льется красноватый свет восхода. Каштановые волосы растекаются по подушке, скрывают часть лица, а мощная грудь мерно поднимается и опадает.
На смуглой коже отчетливо проступают красные царапины и пара капель запекшейся крови.
Жар бьет по щекам наотмашь, прокатывается по телу маковым румянцем обжигающего стыда.
Скатываюсь на пол, затравленно осматриваюсь и вижу в углу полотенце. Укутываюсь в него, как в броню, и вцепляюсь пальцами в волосы. Виски сдавливает тяжелый невидимый обруч, и боль бьет под колени.
— Как же это я?! — шиплю сдавленно. — Мы что…мы того…?
Медленно возвращаюсь к постели и откидываю уголок покрывала. Замечаю несколько капель крови на простыне и тихо скулю. Не от страха, нет.
От злости на себя.
И на двоедушника, что воспользовался ситуацией!
— Пить надо меньше, — бормочу под нос. — А вдруг он не воспользовался? Вдруг ты сама предложила?
Дура-дура-дура!
Неделю его знаешь, толком не разговаривали даже!
Господи, я же повела себя как…как…
— Как шлюха, — выдыхаю и шарю взглядом по комнате, но одежды нигде нет. Только на кресле с высокой спинкой повисла мужская рубашка. Хватаю ее и натягиваю остервенело, едва не рву по швам, впиваюсь ногтями в подол и закусываю губу.
Запах крепкого чужого тела укутывает плотным коконом, а в животе скручиваются горячие узлы.
Прочь! Бежать надо. Немедленно! Пока он не проснулся, пока не пришлось открывать рот и что-то говорить. Оправдываться, сгорать от стыда.
Терпеть взгляд, полный отвращения…
Нет, не хочу! Я просто не вынесу.
Касаюсь панели у двери и выскальзываю в коридор, а через секунду из груди вырывается истеричный смешок, когда понимаю, что наши номера — соседние.
— Гостиницу придется поменять…
***
Расхаживаю по комнате загнанным зверем, а ворон радостно каркает в уголке. По-идиотски повиснув на шторе головой вниз, он смотрит пристально и насмешливо, сверкает желтыми глазищами. Я же занимался истязанием: рвал волосы на голове.
Когда проснулся, то осознание пришло не сразу, а вот потом…
Идиот. Животное!
— Ты меня почему не остановил, жопа пернатая?! — рычу на ворона, злюсь и нервничаю. Но что он мог сделать? Ничего.
Ни-че-го!
Да и не захотел бы он. Сам же девушку выбрал, в мои мысли ее вплел накрепко.
И я ничего не мог противопоставить мягкой манящей отзывчивости, что Ши бросила мне в лицо. Лучше бы пулю в лоб вогнала! Только закрутила все, затянула узел, ворвалась в мой крохотный мирок рыжим ураганом.
Теплая, ласковая, совсем другая, не похожая на себя настоящую. Одурманенная алкоголем, обнаженная как душой, так и телом. Слишком большое искушение.
А что нужно делать с искушениями, чтобы они не терзали?
Правильно. Поддаваться им.
И я поддался. Нырнул в омут с головой: был груб, даже жесток, а она все принимала, как данность, ни разу не сказала «нет» или «хватит». Только царапалась сильнее и, кажется, смеялась, будто не верила, что все это — настоящее. Оставляла на коже отметины и укусы, подавалась навстречу с таким ожесточением и отчаяньем, что похоть только сильнее скручивала бедра и несла вперед.
Ни секунды передышки и я так крепко с ней теперь связан, что хоть вой.
Идиот! Какого хрена поселился с ней по соседству? Другого места не нашел? Чувствовал же, что бежать надо, что девка под кожу забирается, в кости въедается кислотой и жаром.
Вот и пожинай плоды. Жуй тщательно, не подавись.
Ворон покачивается, цепляясь лапами за синтетическую ткань, а я запускаю пальцы в волосы и смотрю на развороченную страстью кровать.
Я даже не сразу понял, что она никогда…
С чем мне сравнивать? Все женщины попадали в мою постель с каким-то опытом, пусть даже минимальным, а тут…
— Какой же ты мудак, Герант. Самому от себя не противно?
Противно! Не то слово. Как дикарь ворвался в цветущий сад и истоптал его тяжелыми сапожищами. Оставил за собой только разрушения и холод. Даже не потрудился спросить, в порядке ли она. Отрубился, получив свою порцию удовольствия.
— Сбежит еще, дурочка, — бормочу тихо. — Нельзя это все так оставлять.
Шиповник
За неделю до…
Из-за грохота не слышу собственных шагов. Тону в ворсе пушистого ковра и едва не выбиваю дверь плечом, потому что нет ни времени, ни терпения. В нос бьет тяжелый горьких дух шалфея, полыни и пихты. Шторы отодвинуты в стороны и подвязаны, пропускают в комнату желтоватый теплый свет.
Упираюсь взглядом в спину главы Дома Знаний, застывшего у окна.
Болезненно-прямую, натянутую струной. Руки сцеплены за спиной, а пальцы нервно дрожат, цепляясь за манжеты рубашки. Север никуда не торопится. Наблюдает, как во внутреннем дворе стартует один из кораблей.
— Господин, мы должны уходить!
— Ты должна уходить, Ши, — поправляет он меня. — Я уже никуда не полечу.
Север медленно поворачивается и без стеснений распахивает ворот белоснежной рубашки, а я в ужасе отшатываюсь и прикрываю рот рукой, чтобы удержать вопль. Из-под ткани выглядывает красная бугристая полоса, что тянется от паха к горлу и обвивает его неровными лентами. На груди и животе вспучивается венозная сетка, будто невидимое растение пустило корни под бледной кожей.
— Убирайся, Ши, — голос Севера глух, а я едва разбираю слова из-за дребезжания стекол в окнах. — Скажи Буре, что нашла меня мертвым. Обвини камкери — им дурная слава не вредит. Или скажи, что я покончил с собой, — едкий смешок вырывается из его горла и сменяется протяжным хриплым кашлем.
— Вы же знаете, что он не поверит!
— Я заразу на борт не понесу. Разговор окончен, — Север повелительно взмахивает рукой, а я не могу выдавить ни слова. Должна подчиниться, но ноги не несут.
Подаюсь вперед, но наталкиваюсь на горящий взгляд серых глаз. Болезненный, обреченный.
— Я останусь с вами…
— Дура! — выплевывает с яростью, — пошла вон! Забыла, где твое место? Рядом с моим сыном! Не заставляй меня жалеть, Ши, что взял тебя в дом, что доверял и обучал, — он тянется к поясу и достает сциловый револьвер. Он заряжен, индикатор на боку горит красным. Выстрел сожжет меня на месте, — убирайся. У тебя еще вся жизнь впереди, — его голос на мгновение смягчается.
Мир мутнеет перед глазами, но я отступаю, давлю в себе желание броситься вперед и встретить пулю. Лучше так! Разве он не понимает…
— Пожалей меня, девочка моя, — шепчет Север. — Дай умереть достойно.
Над городом прокатывается новый сигнал тревоги, а во внутреннем дворе застывает серой статуей последний корабль.
Срываюсь с места и мчусь по коридору к выходу, не замечаю, как по щекам катятся горячие тугие капли и попадают в рот. Глотаю горькие слезы, падаю на колени, поскользнувшись на гладком мраморе ступеней, и острая боль прошивает до самой поясницы, но я подскакиваю на ноги и выбегаю во двор.
Навстречу мне протягивает руку Буря. Я не могу смотреть ему в глаза, потому что не защитила его отца. Не спасла от болезни.
Вваливаюсь в нутро корабля за мгновение до того, как дверь захлопывается. Упираюсь затылком в холодную стену и ловлю вопросительный взгляд мужчины. Секунда тишины, и он отворачивается. Все сам понимает, даже врать не нужно. Врубается кулаком в панель сбоку, сминая металл, шипит что-то и идет к кабине пилота.
Дает отрывистую команду стартовать.
***
— Что двоедушник делает на корабле? — грозно спрашивает Буря, когда «Зорянка» уже покинула планету и медленно двигалась в сторону подпространственного разрыва.
Он тычет пальцем в сторону высокого мужчины, стоящего у приборной панели рядом с навигатором. Сжимает челюсти, горделиво вскидывает голову, будто он здесь хозяин, выпячивает тяжелый подбородок и выпрямляется — хочет стать еще выше ростом.
Мужчина же чуть оборачивается и награждает Бурю слабой усмешкой — так улыбаются взрослые, столкнувшиеся с горячностью молодняка.
Я видела, что Буря готов вцепиться в кого угодно, только бы отвлечься от мысли об отце. Не могу сказать, что у них были теплые отношения. Буре предстояло встать во главе Дома Знаний, принять место Севера в Совете, его собственность, обязательства и права.
Его горячий, неуправляемый нрав — благодатная почва для конфликтов, и приходилось действовать жестко, порой жестоко.
Но Север был хорошим отцом и человеком…
Прикрываю глаза и сжимаю пальцами переносицу. Пояс с пистолетом и коротким клинком тянут вниз, от одежды несет гарью, пылью и кровью камкери. В висках пульсирует раскаленная кровь. Я устала, невыносимо измотана, но не имею права на отдых до тех пор, пока мы не доберемся до поместья Севера на Заграйте. Колючий ком тошноты подкатывает к горлу, когда вижу Севера и уродливые отметины на его теле. Воспоминания травят меня, прорастают в кишках терновыми узлами.