— А я, грешный, от мяса джейраньего не отказался бы, — вздохнул толстогубый, с большим животом и большой бородой Бяшим-ага. — Жаль, что охота на них запрещена.
— Вкусное мясо и погубило джейранов. Чуть было всех не перебили, — сказал Назар. Он был еще совсем молодой, но самый меткий в округе охотник.
— Скоро и на зайчишек запретят охотиться, — рассердился Бяшим-ага. — Этого — не стреляй, то — не сорви. Что за жизнь пошла! Раньше никаких запретов не знали, и всего было много.
— Население земли растет, города растут, — сказал Назар. — Нам, охотникам, не о старых временах надо вспоминать, а о будущем думать. Это наше дело — сохранить растения и животных.
Назар посмотрел на Нургельды.
— Чтоб и они могли любоваться джейранами, фазанами, тюльпанами сами. Так что я не за вкусное мясо, а за живые, прекрасные глаза.
— А слыхал, Назар, легенду о красивых глазах? — спросил Ата-ага. — Про байскую дочь и овода?
— Нет, не слышал.
— Сын пастуха пришел к отцу и говорит: «Я больше жизни люблю дочь нашего бая. Нет на свете глаз темнее и ярче, чем у нее». Отец выслушал сына, прихлопнул овода на спине верблюда и показывает: «Смотри, сынок! У овода — глаза, как радуга. Одно плохо: глаза красивые, а жив тем, что сосет чужую кровь».
— А по мне, — заговорил Джурабай-ага, — нет красивее фазана. У него и глаза золотые, и сам золотой.
— Так ведь и на фазанов запрещена охота, — сказал Бяшим-ага. — Детишкам перышка не добудешь.
— Пусть живыми любуются! — стоял на своем мерген Назар. — Зачем бить редкого фазана, когда много уток. Скоро и охота открывается. Я уже полсотни патронов мелкой дробью зарядил.
— Так это же мало! — удивился Бяшим-ага.
— Для промысла мало, но ведь не мясники же мы — охотники.
— Назар правильно говорит, — согласился Джурабай-ага. И Нургельды обрадовался, что его дедушка на стороне Назара.
А вот заполучить красивое фазанье перышко ему очень хотелось.
Когда гости разошлись, Нургельды попросил дедушку:
— Если ты найдешь перо фазана, принеси мне.
Джурабай-ага был пастухом, и он пообещал внуку:
— Я заметил недавно одно фазанье семейство. Перо тебе будет!
Нургельды лежал на теплой, прогретой солнцем сухой земле и ждал добычу.
Прилетел воробей и сел на ветку. Это была не та дичь, какую ждал Нургельды.
— Пошел! — сказал он воробью.
Воробей обиделся и улетел. Вдруг зашелестела сухая земля и встал из травы зверек. Глаза большие, темные. Лапки на груди сложил.
— Пиф-паф! — закричал Нургельды и нажал на спусковой курок. Пистонка треснула, брызнули искры, запахло сгоревшей серой. Зверек исчез.
— Готов! — сказал Нургельды и опять затаился.
Стаей прилетели тяжелые птицы. Это были перепела. Нургельды пальнул в них сначала из ружья и закричал во все горло:
Перепела метнулись прочь, а охотник, отирая пот со лба, сказал:
— Тра-та-та-та! Готовы!
— Удачный был денек!
Джурабай-ага домой вернулся ночью.
— Где ты так задержался? — спросила его встревоженная бабушка.
Джурабай-ага засмеялся и вывалил из охотничьего мешка свою добычу.
Пять фазанов лежали на полу.
— Так о перышке мечтал? — спросил Джурабай-ага Нургельды. — Вон сколько тебе перышек. Только на улицу с ними нельзя показываться.
Нургельды смотрел на дедушку и ему было страшно. Какое злое у него лицо: глаза зеленые, кошачьи, борода рыжая… Стоптанные сапоги…
Нургельды икнул и спрятался на спину бабушки.
— Ты что? — удивился Джурабай-ага. — Крови испугался? Привыкай, если в охотники собираешься.
— Нет! — крикнул Нургельды. — Я не стану охотником!
— Вот бабушка изжарит фазана, по-другому заговоришь, — у дедушки настроение было очень хорошее.
— Фазанов нельзя стрелять! — крикнул Нургельды.
— Но это ведь ты хотел перо?
— Я хотел одно, которое фазан сам потерял.
— Довольно! — нахмурился Джурабай-ага. — Устал я за день.
Он повесил ружье на стену, снял сапоги. Бабушка собрала фазанов в большой таз и унесла на кухню.
— Ишь, нахохлился, как воробей! — Джурабай-ага подмигнул внуку. — Жареные фазаны — царская еда.
— Я не буду их есть, — тихо сказал Нургельды.
— А зачем же ружье привез? Сколько сегодня дичи настрелял?
Нургельды опустил голову, вспомнив красивого зверька с темными глазами, в которого он стрельнул пистонной.