Annotation
Переработанное соединение новелл "Вирджил и я", "Белая ворона, белый кот" и "Ловля на простака".
Мудрая Татьяна Алексеевна
Мудрая Татьяна Алексеевна
Широки Поля Елисейские
ШИРОКИ ПОЛЯ ЕЛИСЕЙСКИЕ
I
ВИРДЖИЛ-И-Я
Аутфит князя Дракулы был роскошен: корона из стразов, два платья, шампанское и бордо, чтобы носить одно поверх другого, башмаки архиерейской парчи и поверх всего - чёрный бархатный плащ с красным атласным подбоем, стелющийся по земле. Вернее, полке витринного шкафа, где стоит кукла. Парадное одеяние для моего семидесятисантиметрового любимца только вчера прибыло с фирмы, не исключено, что оставив клочок-другой на таможне, потому что по всей коробке перекатывался звонкий жёлтый кругляшок: бусина или бубенец от чего-то условно буддийского. У южных корейцев положено вместе с заказом преподносить клиенту сюрприз, вот его, думаю, и схарчили. Хотя на кой бес мытарям, к примеру, чётки с черепами или погремушка из берцовой кости утопленника? Чтобы под их влиянием меньше хапали, памятуя, что гроб не имеет карманов?
Зато открытка осталась. С надписью: "Put it under the pillow and sit down".
Дословный перевод был яснее ясного. Метафорический - "Положи это под подушку, может чего и вспомнишь".
От загадок я тащусь, гадания изучаю, а тут передо мной явно было и то, и другое, и немного третьего.
Что мне предлагается сделать с "этим" ввиду отсутствия всякого присутствия? Выспаться на костюмчике? Аутфит дорогущий, почти как вся кукла, помять было бы глупо. Заховать одну бусину, а самой сесть сверху? Так я на неё, одинокую, голову кладу. В смысле на подушку. Потому что других в квартире нет. Покуковать рядом? Ночь близко, а я жаворонок: чуть смеркнется, так уже в сон клонит.
Вот и поспим - глядишь, что и высидится из яичка. Всё равно дальше сна не убежишь.
Не тут-то было.
Обычно моя дрёма сразу обращается в вялотекущий кошмар. Будто, как в ранней молодости, мне надо на службу, а то и на лекции в Институт. Это притом что отработали, отучились, сложили лапки на груди и ловим конкретный кайф.
Громада Института попирает землю не знаю сколькими этажами: считать их бесполезно, один раз выходит семь без четверти, другой -восемь с половиной. Он и при жизни отличался порядочной долей архитектурных идиотизмов, мой ЭмПэГэИ, Московский Государственный Педагогический бывший Институт, нынешний университет имени бывшего Ленина: не со всякого уровня можно было попасть по лестнице на нижний или верхний, кое-где приходилось чесать левой рукой за правым ухом, делая крюк через этаж. Вдобавок перманентный ремонт с выдранными паркетинами и ламинатинами, свёртками вшивого линолеума на войлочной основе и зловредным запахом масляной краски. В придачу расформирование тех туалетов, которые избежали реформирования: где было М, стало Ж или вообще никак. Внутренность перекручена, словно у домика случился заворот кишок, слепые отростки тупиков заканчиваются крутыми ступенями, двери лифтов перекошены или вмиг делаются такими, когда транспортное средство предстаёт перед тобой. Так и кажется, что оттуда пыталась выбраться чья-то заблудшая в кулуарах душа. Царил здесь, как помню, яркий, даже слепящий дневной свет - между прочим, круглосуточный, потому что из таких ламп. Ходили упорные слухи, что порождалось всё это благодаря близости храма, который в советское время арендовал институтскую землю, а теперь обосновался на ней задаром. Всем известно, что церкви стремятся сесть на место древней силы, а там вечно случаются шуточки с пространством и, до навозной кучи, со временем. Оттого студенты постоянно опаздывают на занятия.
Безвыходная ситуация. Точнее, бесприходная. Потому что когда я на сей раз захожу-таки в свой отсек на кафедре и бросаю сумку на кресло, меня выдёргивают из-за стола категоричной просьбой отнести одно туда и принести другое оттуда. А я не из тех, что перечат начальству.
Ибо сон соблюдает одно условие: выйдя, ты уже не сможешь обратно вернуться. Прощай, сумочка, прощай, завтрак в плексигласовой коробке, прощай, моя чайно-кофейная кружка с пухленьким Красавчиком Путти на фарфоровом борту!
Первое время, пока я никуда не девалась из родимого коридора, всё было в норме. Немёртвый свет, несытный воздух эйр-кондишена, невидимая пыль под каблуками.
Лифт тоже обыкновенный, скоростной, как в Университете на Воробьёвых горах, только подозрительно податлив на двери и ухает вниз с такой скоростью, что я на миг повисаю в невесомости, а грудь стискивает спазмой.
Двери открываются, и меня выбрасывает...
В широченный тёмный коридор, по обеим сторонам которого двери, окантованные красным мерцанием. На дверях металлические номера - вполне внятные, однако нужный совсем вылетел из моей головы.
Запах дыма, как от степного костра, где пекутся и слегка пригорают лепёшки.
Жаркий пол, отчего так и тянет разуться, как на пляже с плоскими камушками.
И к тому же - буквально бархатная тишина вместо привычного институтского гвалта.
Одна из дверей вдруг приоткрывается. Оттуда тянет белесоватым сиянием. Я подхожу и становлюсь на пороге - спросить дорогу или ещё что.
Внутри как в огромном яйце. Свечение становится более внятным - молочный опал с зеленоватой игрой. Далеко в облаках теряются цепи, на каждой из которых подвешена зыбка, плотно укрытая кружевами. Кружева колышутся, сквозь них глядит нечто странное. Страшное. Разной степени омерзительности. У каждой зыбки по девичьей фигуре: тело неподвижно, лицо застыло в благостном оскале утробной нежности. На заднем фоне суетятся фигурки поменьше, будто бы детские.
Хочу сделать шаг внутрь...
- Стойте, где стоите! - слышен голосок. - Я сейчас. Света, Светония, это по моей наводке, подмени, хорошо?
- Надоело, Вирджил, - отзываются из банно-прачечного тумана. - Учти, с тебя за прошлый раз причитается.
С той стороны ко мне подходит девочка лет десяти-одиннадцати, смуглая, кудрявая, темноглазая.
- А вот туда не надо - съедят, - говорит Вирджил. - Знаете, что там в колыбельках? Полые младенцы. Не записанные в плане. Их вымолили, но неладно же отпускать наверх тело совсем без души. Вот и спеют, и переспевают, и клянчат себе хоть завалященькую душонку. А если долго не выгорает - сосут из кого попало. Раззявы у нас долго не держатся, поняли?
- Не очень. Но мне явно не туда... Вирджил?
- Если полностью, то Вирджилия. И, слушайте, я вас на всякий случай провожу.
- Ты разве знаешь, куда мне надо?
- А вы сами знаете? И никто кроме вас не знает. Ничего, пустим в дело нюх.
Девочка плотно ухватила меня за руку и поволокла подальше от опасного места. Словно у нас под ногами горело.
- Слушай, а почему здесь полы такие тёплые?
- Добрыми намерениями вымощено, - она пожала плечами. - Добрые дела, когда доходит до исполнения, мало кого согревают. Потому что выкраиваются не по фасону получателя, а по мерке того, кто произвёл.
Теперь на дверях вместо номеров поблёскивали картинки, но тоже непонятные.
- Выбирайте иероглиф.
- Как именно - тот, что позатейливей? Не понимаю. А если я не знаю, то, может быть, ты скажешь, где поинтереснее? И, пожалуй, с чего принято начинать.
- Принято, - повторила девочка с лёгким презрением. - Ну ладно. На вашем месте я бы начала с одежды. Вон вы любите чёрное, а вас всю жизнь наряжали в серо-буро-малиновое, словно бы вас чёрное старит. Серость - это ведь не ваше.
- Бутик? Ателье? - Вопрос о деньгах как-то перед нами не встал.
- Всё сразу.
И толкнула близлежащую створку.
Невозможно было представить такое множество оттенков чёрного, тем более назвать. Смоляное, антрацитовое, графитовое, эбонитовое, землистое, кремнёвое, воронова крыла, бычьей крови... и уже исчерпаешь язык. Говорят, мастерицы, что ткут бухарские ковры, могут различить и назвать пятьдесят и более оттенков красного - он тоже здесь присутствовал, оттого мне почудилось, будто меня завернули в ковёр, как царицу Клеопатру. Или то был шатёр кочевника.