- Да только так сойтись и можно, чтобы ни греха, ни его тени: Фируз-ини - убеждённый мужеложец и нас творит по чистому велению долга. Больше ведь некому, он здесь один в подобающем возрасте.
- Каком? - спросил я. Надеюсь, такое любопытство не наказуемо.
- Триста два года, - ответила она с долей гордости. Я решил было, что ослышался - на самом деле тридцать два, - но Мирра добавила:
- Зрелость мужчины его народа - двести лет или около того. Женщины - сто пятьдесят. Думаю, тебе бы любой сказал, если бы ты задал вопрос в уместное время и уместном месте.
Нынешнее место, во всяком случае, трудно было назвать подходящим. Я уже решил, что зазря оставлю здесь половину моей шкурки, когда моя спутница приникла к оконцу, откуда сочился тихий оранжевый свет, и довольно сказала:
- Молодец Райя, всё правильно делает. Красиво у неё получилось.
Я глянул в отверстие рядом - там было натуральное подобие бинокля, вроде бы даже с линзами.
Меня едва не разобрал смех: всё оказалось наоборот по сравнению с тем, что я себе представлял. Это было японское шибари с некими интересными дополнениями, однако в качестве живой скульптурной глины выступал сам Фируз.
Он был облачён в верёвочный доспех, сплошную пеньковую татуировку, которая срослась с телом, оставляя крайне мало нагих клочков и полный простор для воображения. О наручах, налядвенниках и набедренниках не говорю: даже чресла были обвиты фаллокриптом, соски окружены плоскими кольцами, волосы - аккуратно уложены в шлем или, пожалуй, сетку замужней дамы, только что не золотую и вовсе не тонкую. Между лопаток пролегала канатная дорога, соединяя фаллокрипт и петлю, что шла от затылка через всю нижнюю челюсть и закрывала низ лица, зарумянившегося уже совсем ненатурально.
А ещё из него, по всей видимости, пытались изобразить космонавта в скафандре, парящего в невесомости, или (что куда более соответствует времени) ангела с распростертыми крыльями, идущего на крутой таран планеты.
Я так загляделся, что позабыл про существование Райи. Но тут раздался её голосок:
- Сьёр мой отец, вы ведь можете издать стон, когда вам приестся. Или сжать кулаки: раз-два. Чем больше вы терпите, тем будет хуже выходить из стасиса. Я ведь вот-вот сама начну - у меня нервы куда слабее ваших.
Моя соседка беззвучно захлопала в ладоши.
Фируз вобрал в себя воздух и медленно, со скрипом выдохнул.
- Поняла. Сделать быстро или распутывать узлы по одному?
Кажется, он сделал некий знак обеими руками, потому что Райя ответила:
- Благодарю вас.
А вот от того, что произошло дальше, я едва не завопил сам и не рванул неведомо куда и зачем - благо одна маленькая рука запечатала мне рот, а другая цепко ухватила оба запястья сразу.
Райя сняла со стены факел и провела шефу вдоль спины. Пенька вспыхнула, окутав его вопящим пламенем, и тотчас распалась на мелкие уголья. Фируз упал, но не плашмя, а сразу на колени, попытался выпрямиться и не смог.
Но когда девушка, убрав факел на место, протянула ему обе руки, встал легко и почти грациозно. Только сейчас я узрел его во всей красе: хрупкие плечи, тонкий стан, мальчишеские бёдра, округлый зад и пенис, похожий на крошечного птенца в гнезде. Огонь прогорел так быстро, что не тронул кудрей - червонное золото всё так же окутывало его плечи, спину и остальное. Хотя, может статься, огонь и волосы Фируза состояли из сходной материи.
А ещё наш всеобщий отец улыбался почти совсем как прежде. Таким и остался в моей памяти на то краткое время, пока меня утаскивали прочь, царапая мною стены.
- Уфф, - было первое, что я услышал от Мирры на просторе. - Наше дело выгорело.
- В буквальном смысле, - согласился я. - Так что это было и ради чего я вам понадобился?
- Видишь ли, отец так обновляется. Где-то раз в году, последнее время чаще. Уничтожает себя до некоей нерушимой основы, а потом выращивает заново, словно дерево из уцелевшего корня, королевскую лилию из луковицы, буйный костёр из головни... всякий раз иначе. Меру и способ понимает лишь он сам. Так вот, он может обойтись и один, но с подручным куда легче. Но в то же время рискованней. Я до сих пор не понимаю, что он увидел в неопытной девочке: разве что мимолётный отпечаток твоей души.
- И если бы она не справилась с ситуацией, разгребать её должен был бы я?
- Если бы отец захотел её переупрямить, ты мог бы приказать ему раньше, чем обвязка погрузилась в плоть. Наверное...
Мирра покачала головой:
- Не знаю точно. Ты был как соломинка, попавшая под руку утопающему. Тонущему дромедару, пожалуй. Говорят ещё, что в Рутене, где у тебя корни, жизнь куда легче вертдомской, даже скондской. Нет всеобъемлющих войн, смертной казни, моровых поветрий, может быть, даже землетрясений, ураганов и больших волн - таких, что приходят неведомо для вас. Вы создаёте себе покой, а теряете интерес и закалку. И потому вынуждены делать из опасности и мучений игру - почти как мы здесь. Только вот мы в этом по правде живём, а вам оно необходимо для того, чтобы просто существовать. Однако вы люди сведущие.
Н-да. Всё-то девочка смешала и спутала. А об игре в боль и подчинение... Слышал я краем уха об одном несвященном тетраграмматоне, почитатели коего ублажали себя примерно таким способом. Только сам не участвовал, не судился, не привлекался. Всегда считал, что они без нужды накачивают себя естественным наркотиком человека. Моё тогдашнее мнение по поводу? Всё, что странно и непонятно большинству, есть извращение. В общем хорошо, что в тот раз, когда с Фирузом был я, меня не предупредили о смысле - до сих пор бы совесть грызла. А может быть, запросил бы видеоролик.
- Вам-то сие зачем? Тем, кто в Доме Великой Матери?
- Нам - по-разному, смотря кто мы есть. Чтобы подняться над собой. Совершить небывалое. Продлить своё бытие.
- Послушай. А что такого страшного было бы, если б ни девочка, ни я тогда не совладали? Отец бы ведь не помер?
- Нет. Бывает существование, куда худшее смерти, - ответила Мирра в старомодном стиле. - К примеру, то, что в вашем Рутене зовут счастливой жизнью.
"Прислушайся к себе, - твердил мне тем временем внутренний голос. - Неужели то, что приносит радость, нуждается в оправданиях? Разве то, что не вмещается в Прокрустовы рамки привычки, надо урезать для вящего удобства и приятности? Ведь и ты изменяешься с каждым мгновением".
Есть вещи, в которые вникаешь невербально, хоть тебе не говорят и не намекают. И даже скорее, чем было бы, если бы ты задавал вопросы, которые часто могут запутать и ту, и другую стороны.
Наш феникс явно взошёл на костёр раньше урочного времени. Что-то неотступное его грызло и точило.
В обители священных гетер он завладел мной и увёл от мнимых греха и соблазна ради куда более весомых. Дал мне это понять. Заманил и тут же сыграл отступление. "В общем, понятно. Природа его такая - искуситель, - отчего-то подумал я очень внятно. - И не хочет, а соблазняет".
Но вот чем больше он меня от себя отталкивал, тем притягательней становился: хотя, с другой стороны, что нового в такой игре? Неужели трехсотлетний хитроумец всего не понимал? А его дочери - они что, подстроили мне позорище нарочно?
Ибо временами я сам хотел бы затянуть пропитанные смолой верёвки на его теле и поджечь; приторочить к скамье или андреевскому кресту и отхлестать до обоюдного беспамятства. Выместить свою досаду на то, что он меня так бережёт. И так издевательски мне послушен.
Иногда, чтобы полностью удовлетворить желание другого, стоит его изнасиловать.
Что же, мне теперь - просить Фируза о подобном? Или попытаться обернуть свои стыдные желания против него самого?
8
В каждой из келий было практически всё для того, чтобы отсидеться столько, сколько тебе понадобится. Справить каждодневные нужды оказалось даже проще, чем я думал: для отдыха был упругий пол, еды и всяких мелочей наподобие салфеток, полотенец и флуоресцентной лампадки отыскался лифт, для отходов - мусоропровод. Бродить ночью по здешним лабиринтам и завихрениям, да ещё в кромешной тьме, не было никакой необходимости.