Куратор поднял руку. И первый «свидетель» шагнул вперед. Это был жалкий, тщедушный человечек в рваном пиджаке.
— Он украл мою идею! — запищал он, указывая на меня дрожащим пальцем. — На совещании! Выдал за свою! Из-за него меня уволили!
Образ всплыл в памяти. Да, было. Я и вправду озвучил его набросок, немного его доработав. Но он сам тогда молчал, боялся начальства. Я не украл. Я… использовал возможность.
Но Архив не показывал моих оправданий. Он показывал только его боль, его унижение.
Второй свидетель — женщина с заплаканным лицом.
— Он пообещал помочь! Дал слово! А когда мне было совсем плохо… исчез. Не брал трубку. Не отвечал. Я чуть не умерла тогда.
И снова — да. Марк тогда как раз… у меня были свои проблемы. Я утонул в них, забыв обо всем. Ее боль была настоящей. И мое предательство — тоже.
Третий. Четвертый. Пятый.
Они выходили вперед, и каждый выплескивал на меня свой укор, свою обиду, свою боль, в которой так или иначе был замешан я. Не всегда злонамеренно. Чаще — по слабости. По страху. По невнимательности. По тому самому предательству самого себя, которое заставляло предавать других.
Архив не лгал. Он показывал Правду. Но не мою правду. Их правду. Правду тех, кого я задел, обидел, подвел.
Хор обвинений нарастал, сливаясь в оглушительный гул. Фигуры теснились ко мне, их безликие лица искажались немой ненавистью. Я чувствовал, как моя воля, моя личность растворяется под этим напором. Я был виноват. Во всем. Я был воплощением зла, ошибкой, которую нужно стереть.
— Беги! — закричал Страж, его голос поломался от паники. — Защищайся! Докажи, что они ошибаются!
— Да заткнись ты! — взревело Эхо в ответ, его ярость была отчаянием. — Они правы! Мы говно! Мы всех подвели! Прими это! Может, тогда они отстанут!
И в этот пиковый момент, когда хаос достиг апогея, я вдруг перестал бороться. Я позволил этому вихрю чужих эмоций пройти сквозь меня. Не цепляясь за оправдания, не пытаясь оттолкнуть обвинения. Я просто слушал. Слышал.
И я увидел — за этим вихрем не было ни личности, ни мысли. Только боль. Инстинктивная, животная боль самой системы Архива, ее собственная незаживающая рана, проецируемая на меня. Я был не причиной. Я был зеркалом, в котором она видела свои собственные шрамы.
— Страж, — мысленно сказал я, и мой внутренний голос прозвучал спокойно, чего не было давно. — Ты прав. Нужно искать источник. Не содержание. Игнорируй содержание. Ищи импульс.
— Эхо, — обратился я ко второму голосу. — И ты прав. Не отталкивать. Пропустить через себя. Услышать, но не слушать. Это просто данные.
Они оба замолчали, ошеломленные. И потом — впервые — их воля слилась с моей в едином порыве. Не синтез. Симбиоз. Страх Стража и ярость Эхо стали инструментами, а не хозяевами.
Я открыл глаза и посмотрел на толпу призрачных обвинителей. И сквозь их крики я услышал тихий, ровный гул — базовый шум боли самого Архива.
— Я слышу вас, — сказал я вслух, и мой голос прозвучал тихо, но четко, cutting through the noise. — Я принимаю вашу боль. Но это ваша боль. Ваша правда. А у меня — своя.
Я повернулся к Куратору и Смотрителям.
— Я не отрицаю их чувств. Но я не буду нести вину за то, что является частью чужого пути. Я готов нести ответственность только за свои поступки. А для этого мне нужно знать свои мотивы. Мою правду. Вы показали мне одну сторону. Теперь покажите другую.
Куратор замер. Смотрители не шелохнулись. Гул обвинений стал стихать. Фигуры свидетелей начали блекнуть, растворяться в белом свете.
Суд закончился. Не оправданием. Не приговором. Признанием сложности.
Белый свет померк. Я снова стоял в темном коридоре один. Лир исчез. Возможно, он и был частью испытания.
Я был истощен. Но впервые — целостен. Эхо и Страж молчали, но их молчание было не враждебным, а задумчивым. Мы прошли через это вместе.
Впереди, в конце коридора, мерцал новый проход. От него веяло чем-то древним и незыблемым.
Истоки.
Глава 9. Сад Мнемозины
Тишина после Суда была иной. Не давящей, а... насыщенной. Как воздух после грозы. Эхо и Страж молчали, но их молчание было не растерянным, а глубоким, вдумчивым — мы вместе пережили бурю и теперь переваривали услышанное.
Проход в конце коридора оказался не входом в Истоки, как я надеялся. Он вел в место совершенно иного порядка.
Стены коридора расступились, открыв пространство, непохожее ни на что виденное ранее. Здесь не было ни холодного стекла, ни пульсирующего света. Здесь был... сад.
Призрачный, нереальный. Деревья с листьями из мерцающего серебра, цветы, чьи лепестки переливались всеми цветами забытых эмоций. Воздух был густым и сладким, пахнущим озоном и воспоминаниями. Тихий, мелодичный звон, похожий на стеклянный ветер, витал повсюду.