В том, что вскоре произошло, виноваты конечно, грузовики. Прасковью Анисимовну винить нельзя — у неё законный обед, да и знала она, что студентка в шкафу в приличном виде стоИт, предупреждать, стало быть, ни о чём не надо. А вот грузовики, они тяжёлые, и когда проезжают мимо здания, всё дрожит и звенит, а пол шкафа колеблется. Особенно хорошо это чувствовалось стоя на табуретке, на грани полёта с неё. Да нет, ничего, не слечу, это волны корабль качают.
Ева напевала себе под нос, когда качнулась табуретка и скрипнула дверь. "Шторм", — фантазией мелькнуло в голове. — "Ага, и потемнело небо. Ага, и гром вот… Что-о? Блин!"
Это же замок защёлкнулся! Замок на дверце шкафа. А она так благодушно — гром, шторм. Вот тебе и гром!
Темнота в шкафу наступила полная. Может, и были где щёлки какие, но к светику из них глазам ещё привыкнуть надо. А пока — тьма!
Если бы не стена, которую она тёрла, Ева, наверное, свалилась бы с табуретки. Или, по крайней мере, закачалась на ней ходуном. Всё-таки вестибулярный аппарат не очень, не морской. А так, опираясь на стену, ничего.
Секунда, другая… Дверь не открывалась. И вправду, замок.
— Прасковья-а Анисимовна-а-а! — позвала девушка приглушённым голосом, боясь повернуться на табуретке в сторону двери, тогда рука от стены уйдёт.
Нет ответа. Вообще, тихо, только слышно, как стукает сердце. А ещё бы ему не стукать, она же слышала рассказы о запершихся в холодильниках и задохнувшихся там. Главное, изнутри не откроешь, если защёлкнулось. Мужики вон пасовали, правда, там замки прочнее, на холодильниках, а тут столетний износившийся шкаф, но всё равно.
Очень осторожно, цепляясь руками за стенку (тряпку бросила), Ева присела на корточки, взялась за сиденье табуретки и, одна нога за другой, слезла с неё. Ф-фух, не грохнулась, а могла бы.
Развернулась, скользя рукой по стене. Не схватить бы занозу! Ага, вот угол, вот пошла лицевая сторона, вот косяк неподвижной створки. Вот, и фанерная створка, ух, какая широкая! Вот серединный косяк и где-то тут замок. Изнутри, конечно, ручка не предусмотрена. Замок нащупывать не стала, просто надавали на створку.
— Прасковья-а Анисимовна-на-а!
Створка чуть дрогнула, фанерная она, но не девичьим ручкам выламывать. Да, заперто, и надёжно.
— Э-эй, кто-о та-ам?!
Это показалось, что за дверью кто-то дышит. Нет, не отзывается. Ева нащупала замок, и тут до неё дошло — он же не пружинный, столетний он, и защёлкнуться просто так не мог.
Подумать, что её заперли здесь намеренно, провернув ключ в замке, девушка не успела. Дрогнул под ногами пол, дыхание, которой вроде бы было по ту сторону двери, оказалось под ухом, и голову обхватили две ладони — одна запечатала рот, другая держала затылок.
Сердце ухнуло вниз так, как оно ни разу ещё не ухало. В ушах зазвенело слово, слышанное от абитуриентки, сдававшей экзамен перед нею: "приплыли!" Спёрло дыхание, живот будто сжался в пупок и быстро вернулся в прежнее положение. Это короткое время сфинктеры были предоставлены самим себе и, как правило, шалили.
Руки метнулись на живот — помочь зажаться, проверить, не того ли я. Тьфу, а тут трусы, юбка-то на пояс навёрнута. Сухие трусы. Ур-ра! Скорее, скорее, размотать юбку!
Парень бы попытался перехватить руки, чьи ладони зажимали рот, а вот у девушек совсем другие наклонности. Особенно у стыдливых.
Ева не помнила фразу Штирлица: "Не прикончили сразу, значит, чего-то хотят", но действовала почти по ней. Тренировка в шкафу ей очень помогла, без неё она, видать, упала бы без чувств. И ещё очень здорово, что она незадолго перед тем, выливая грязную воду (в раковину не разрешали), сходила в туалет.
Злоумышленник ничего не предпринимал, только хрипло дышал. Возясь с непослушной от спешки юбкой, Ева как-то успокоилась — достаточно, чтобы ощутить, что сжимающие голову руки дрожат и потные, аж неприятно. И дыхание нервное, с задержками.
Отвращение к чужой потливости перевесило страх, так выходит. Подвернём губки внутрь, а то уже солоно на них.
Суворовской быстроты и натиска нападавшему явно недоставало. Он будто размышлял, что ему делать. А тем временем жертва успокоилась и кое-то смекнула. Дрожащие потные руки, неуверенное дыхание, нескорость в предъявлении требований… Должен же он что-то потребовать, приказать, так ведь?
Вот, вроде, решился.
— Об-бе-бе-бещай-яй-яй не-не-не кри-кри-чать, — послышался шёпот. — Я я-я-я тебеб-б-б-бя отпущу-щу.
Это относительно успокоило нашу героиню. Она узнала своё заикание, как это бывало в школе в минуты резкой неуверенности, боязни к кому-то обратиться. И дышит так же часто и неровно. Нет, тебе меня не изнасиловать!
Медленно, с достоинством кивнула головой, почуяла невеликую силу дрожащих рук.
-То-то-точно не-не бу-бу-будешь? — Ага, неуверен!
Ещё один медленный царственный кивок. Потные ладони нехотя отошли от головы.
Так и хочется сплюнуть, но нельзя, не видно, куда. Облизала губы, с трудом сглотнула. Рядом слышалось дыхание ещё более неуверенное.
— Ты кто? — шёпотом спросила она.
— Я? Ма-ма-мальчик, — прошелестело в ответ.
И такой посмел посягнуть!
— А чего девочек лапаешь? — начинаем накатываться.
— Я не-не-не де-девочек. Я одну-ну-ну теб-бя только. Не-немножко.
— Та-ак. Дверь ты запер?
— Я… то есть нет, не я, а друг мой, снаружи ведь. Он запер, а я впрыгнул, то есть наоборот, сначала впрыгнул, тихонько, а он за мной запер. Вот.
Заикаться, вроде, перестал, но частит-частит, как ни в чём не уверенный будто.
— Ну так скажи ему, чтоб открыл. Нечего хулиганить!
— Я не могу-у. Он… понимаешь, в коридоре теперь, Прасковью Анисимовну ждёт, как только она-на покажется, от откроет и мы смываемся. А сейчас нет-нет-нет.
— Чего шепелявишь-то как? Чего это у тебя во рту?
— Во рту? Это… жвачка во рту. То есть не жую, а залепил щёки изнутри и под языком, вот.
— Жадный, что ли?
Нет, нет, нет, не жадный, это чтоб голос с"мой потом не узнали.
Кажется, он осторожно притронулся к её локтю, но тут же отвёл руку.
Крошечные лучики света из щёлочек чуть раздвинули тьму, но кроме более чем смутного силуэта увидеть ничего не позволили.