-И все же, в чем заключается эта напасть? – проигнорировав последнюю фразу, продолжила Фиби.
-Мой муж всегда говорил, что я лишь потворствую вздорному характеру нашего сына, своей любовью и всепрощением, - глухо пояснила миссис Белл, - но я не полагала верным – проявлять твердость, вместо родительской опеки. И поплатилась за свое своеволие.
-Что-то случилось с вашим сыном? – похолодев, уточнила я, неосторожно дернувшись и получив ощутимый укол иголкой, которую закрепила на моей талии вернувшаяся девушка.
-Мой мальчик сейчас находиться в Ньюгейте за попытку проникнуть в особняк некоего вельможи, о котором судейские не изволили мне рассказать, - неживым голосом поведала портниха, - его ожидает прилюдная порка и последующий за ней суд.
-О Боже, - не сдержав испуганного восклицания, Фиби одновременно ободряюще кивнула замершей помощнице модистки, на чьи извинения я не обратила внимания, находясь под впечатлением ужасной новости.
-Я надеялась, что обучение в пансионе поможет ему обрести почву под ногами и рассчитывать на место в добропорядочной семье, но теперь речь идет о самом страшном. Моего сына могут обвинить в воровстве или того хуже, - сквозь всхлип, произнесла владелица ателье.
-Миссис Белл, - неуверенно начала я, понимая, что могу понапрасну обнадежить убитую горем мать, - я попробую просить о протекции своего супруга. Мэтью с пониманием относится к людским бедам, и я возьму на себя смелость вступиться за вашего мальчика. Как его зовут?
-Его зовут Чарльз, мэм, - неверяще уставившись на меня, прошептала модистка, - да благословит вас Господь, если вы сумеете помочь моему сыну, я никогда не смогу отплатить за такую доброту.
Покинув погруженное в уныние ателье, мы наткнулись на не менее мрачного кучера, передавшего мне записку из дома. Прочитав написанные экономкой несколько слов, я напрасно пыталась заставить себя – обрести требуемое равновесие и действовать сообразно серьезности выпавшего на нашу долю испытания. Послание сообщало, что его сиятельство прибыл в особняк около трех часов пополудни и, отказавшись от обеда, направился прямиком в свою комнату. Где и пребывает до сей поры, не отзываясь на робкие попытки прислуги его разбудить. Насилу претерпев кажущуюся бесконечной дорогу, я покинула экипаж, не дожидаясь помощи запыхавшегося лакея. И теперь взбегала по устланным ковровой дорожкой ступеням, стремясь поскорее убедиться, что мои самые горестные страхи не имеют под собой никаких оснований. Возле желанных покоев мне хватило присутствия духа, дабы учесть странные стремления Мэтью и войти в спальню оставив всех остальных за дверями погруженной в давящий полумрак комнаты. Очаг почти прогорел, не давая необходимого освещения, как и чадящая на туалетном столике одинокая свеча. Не помня себя от прихлынувшего к горлу сомнения, я приблизилась к разобранной постели, на которой лежал мой собственный муж. Этот человек, не подающий признаков жизни, одинокий и потерянный, был мне супругом, коему я клялась в вечной любви и преданности.
-Мэтт, - слова покатились в пустоту колющими горошинами, пока я с нарастающей паникой вглядывалась в распростертую на шелковых простынях фигуру.
Видимо, он успел скинуть камзол и сорочку и сейчас контуры красивой спины темнели на белоснежной материи.
-Родной, пожалуйста….
В первую минуту ужаса и тревоги я не отдала себе отчета в увиденном, но спустя несколько секунд мне стали ясны старания моего любимого огородиться от лишних глаз и ушей, в безумном стремлении – сохранить свою тайну. Мне часто рассказывали о различного рода вседозволенностях, творящихся в колониях британской империи. Отец не единожды упоминал о том в разговорах с наиболее близкими друзьями. Но мне никогда не представлялось возможным – столкнуться с последствиями подобного произвола воочию. Спину моего мужа вдоль и поперек покрывали глубокие шрамы, очевидно оставленные каким-то дьявольским орудием, напоминающим кнут.
-Мэтт, ради Бога, - сморгнув повисшую перед глазами пелену слез, обреченно позвала я, - ты не можешь меня оставить, прошу тебя….
Напрасно я пыталась проникнуть сквозь окутавший молодого человека безучастный полог, напрасно звала и почти кричала дорогое имя. Единственное, чего мне удалось добиться, так это услышать слабое, еле уловимое дыхание, чудившееся призрачно невероятной надеждой.