— Прошу прощения, ваша милость, — чертыхаясь, буркнул мужчина, зловеще звякая сжатыми в руках тяжелыми кандалами, — проклятые замки давно следовало смазать.
Крепче стиснув в руках ни в чем не повинную трость, я заставил себя промолчать, от всей души надеясь, что моя некстати явившаяся настороженность останется незамеченной этим ярым поборником вездесущего правосудия.
К сожалению, весьма своеобразная точка зрения, повсеместно бытующая среди тюремных работников, не учитывала обстоятельств, приводящих за решетку их несчастных узников, будь то слабая женщина или беззащитный ребенок. В их глазах то была исключительная вина самих правонарушителей. А коль скоро они попадали под бдительную «опеку», то следовало ожидать твердого намерения – приближать час предстоящей расплаты каждую следующую минуту. Я нисколько не сомневался, что ныне имею дело как раз с таковым образцом человеческого характера, склонного испытывать своеобразное наслаждение – издеваясь над своими беспомощными подопечными. Впрочем, столь «странные» размышления имели все шансы удивить не только раздосадованного тюремщика и его куда более покладистого управителя, охотно удовлетворившего переданную ему просьбу полковника Хендерсона, но и мою собственную жену. Как бы мне не желалось обратного, Шарлотта едва ли поймет мой кажущийся вздорным порыв, несмотря на ее стремление – помочь несчастному пареньку. Неожиданно мне до тянущей боли захотелось повернуться спиной к проклятому помощнику мистера Колдера и как можно скорее возвратиться к той, что осталась в замершем у темных стен экипаже, уступив моей настойчивой просьбе. Как бы то ни было, но позволить ей - добавить в копилку сегодняшнего дня столь сомнительные впечатления я не мог. Несмотря на отчетливую обиду в самых прекрасных на свете глазах.
Тем временем, открыв узкое окошко в двери, надзиратель зачем-то заглянул внутрь, вероятно рассчитывая – рассмотреть нечто ведомое ему одному, в слабой полоске света, проникавшего сквозь железные решетки грязного окна. Подрагивающая рука жадно нашарила кольцо с многочисленными висящими на кожаном поясе ключами. И лишь тут до меня с запоздалым пониманием дошло, что Саймон, а именно так Колдер называл этого мрачного человека, попросту перепутал связки. Наконец, тяжелая дубовая панель поддалась, позволяя охраннику сорвать со стены чадящую лампу и, спешно шагнув внутрь, осветить убогое пространство помещения. Подавив вспыхнувший в глубине души озноб, мне все-таки удалось двинуться следом и в свою очередь вглядеться в залитый мраком угол, где валялся видавший виды матрас и, судя по всему, обломки давно развалившейся кровати. Исходящую от недовольного Саймона ярость, при желании можно было смело принять за предвкушение неминуемой расправы. Но его, до некоторой степени, сдерживало мое неожиданное присутствие. В противном случае, заключенному предстояло бы дорого заплатить за испорченное настроение тюремщика. Некоторое время охранник продолжал стоять, дико озираясь и вглядываясь в пустоту, словно ожидая, что юноша, съежившийся на холодном полу, вдруг наброситься на него с кулаками.
— Мы, как всегда, тише воды ниже травы, верно? — вымещая свою злобу на тарелке с остывшей овсяной кашей, отлетевшей к стене от пинка сапога, осклабился Саймон, — а ужин не соответствует чересчур тонкому вкусу?
Вот только в ответ на откровенную провокацию, узник почти не пошевелился, продолжая лежать на каменных плитах, обхватив руками колени, по-видимому, в тщетной попытке хоть немного согреться. Лишь с трудом приоткрылись безжизненно глядящие в одну точку глаза.
— Стойкий парень, а? Ни от кого ничего не принимаешь, кроме того, что сам ловко крадешь у честных людей, - издевательски протянул надзиратель, наклоняясь над своей безучастной жертвой, — в том то и вся беда, вы рождаетесь с замашками несостоявшихся аристократов, а умираете, успевая основательно подпортить всем жизнь.