Гоуи стоял в углу комнаты, сев на край стола и молча наблюдал за беспорядком, который устраивала его возлюбленная. Ее голубые глаза блестели от неистового гнева, пышные каштановые волосы шлейфом метались за ее утонченной фигурой. Художник не мог не признать, даже беснуясь, она была необыкновенна прекрасна.
Заметив пристальный яростный взор Мирис, Пастер виновато опустил очи и сжал губы. Оправдания не чем бы ему не помогли. Решэн разочарованно покачала головой и махнув рукой, направилась к выходу из спальни. Гоуи оставил ее в покое. Каждому из них требовалась передышка, время остыть.
Лишь спустя несколько часов, юноша решился пойти проведать девушку. Он легонько приоткрыл дверь ее мастерской и неспеша бесшумно прошел в ее комнату. Она собрала волосы в неряшливый пучок на макушке, одела поверх своего строгого белого костюма с мини-юбкой фартук и стояла напротив мольберта, черкая по белоснежному полотну красками. Пастеру не нужно было читать мысли художницы, чтобы понять, что она собирается изобразить, что означают все ее неряшливые мазки.
Гоуи беззаботно подошел к Мирис и ее творению. Девушка сделала вид, будто его здесь нет, заставив юношу усмехнутся. Он взял кисти и краски и начал продолжать работу за шатенкой. Они рисовали вместе. Каждый пытался перебить цвет и мазки другого, чтобы изобразить все так, как видит один из них. Безумная перепалка кистей и красок продолжалась до тех пор, пока рисунок на холсте не принял очертания домика у озера. Того самого домика в котором они раньше проводили уикенды, пока отец Решэн не продал его, узнав о том, что его дочь водит туда парня. Яркие, насыщенные, летние цвета перемешивались с холодными и пронзительными. Словно инь и янь, день и ночь, картина пестрила разнообразием палитры. Мирис стремилась увековечить в памяти то счастье, что она испытывала под красной черепичной крышей кирпичного коттеджа, Гоуи же восхвалял страсть и умиротворение, преданность и безопасность, какие он чувствовал в объятиях девушки.
Художница занесла кисть, чтобы сделать мазок, но по деревянной палочке прошелся удар. Гоуи не собирался уступать. Шатенка отмахнула кисть Пастера от холста, но тот в свою очередь не дал и ей сделать мазок. Тогда Мирис ударила ладонью по руке Гоуи. Его кисть вылетела и брызгая красками, упала на пол. Юноша посмотрел на возлюбленную с гневом и укором. Та вздрогнула, но гордо задрала подбородок. Мужчина, не сдерживая своей злости, выхватил кисть из рук девушки и пока она не успела очухаться, с силой прижал ее к своему пламенному телу. Его уста накрыли ее пухлые губы. Ее мягкое грациозное тело задрожало от жадности с какой он начал ее целовать. Электрический разряд прошелся от самых кончиков пальцев до чрева, наделяя их бренные тела знакомым завораживающим теплом. Картина их больше не интересовала, она стали пленниками собственной любви, собственной страсти…
Уголки губ Гоуи чуть приподнялись в ностальгии. Он медленно прошел к мольберту, одел на себя фартук Мирис. Ткань до сих хранила в себе аромат ее лавандовых духов и капли красок. Юноша взял кисть, открыл баночку с желтым цветом и окунул кончик в краску. Рука шатена вознеслась над полотном, но остановилась в паре сантиметров от него. Гоуи дрогнул, собираясь сделать мазок. Он невесомо провел кистью по полотну и стон облегчения вырвался из его уст. Он засмеялся так, словно все тяготы его жизни остались в прошлом, словно умиротворение и спокойствие вновь снисходят на него. Он хотел продолжить писать картину, но в коридоре раздался шум. С гамом в мастерскую ворвались полицейские, и, направляя на юношу пистолеты, начали что-то кричать. Голова Пастера закружилась в панике и непонимании. Он поднял руки вверх, пытаясь понять, что происходит. В комнату резка вошел Роберт Оллфорд. На его каменном лице впервые появилась гримаса истинного отвращения и ненависти.
- Что происхо… - начал было Гоуи, но коронер неистовым шагом направился к нему и его крепкий кулак прошелся по лицу художника. Резь пронзила скулы парня, он поморщился от боли и чуть ли не вскинулся на слугу закона, но его немедленно сдержали люди в форме.