Кукла, лежавшая на диване с разбросанными в разные стороны руками, шевельнулась. Одри скосила на нее испуганный взгляд в надежде, что ей померещилось, но тряпичная фигура теперь уже не валялась в бесформенной позе, а полусидела, уложив красноволосую голову на подлокотник. Глаза-пуговицы таращились на Одри, и той показалось, что рот, криво вышитый крупными стежками, слегка растянулся в улыбке. Девушка попятилась назад, к выходу из зала, не важно, что ждало ее там, лишь бы подальше от жуткой куклы и странного молчаливого гостя у камина. Шаги дались ей легко, даже слишком, словно невидимый поток подхватил и понес ее, и Одри на всякий случай обернулась. За ее спиной зияла серая, колышущаяся пылью пустота. Еще несколько шагов – и она окунулась бы в нее. Одри встала как вкопанная, не в силах двинуться больше ни вперед, ни назад. Линия соприкосновения серой пыльной массы и пола как будто слегка искрилась, и Одри вдруг увидела, что она едва заметно движется в ее сторону. Словно пустота медленно-медленно, по доле миллиметра поглощает пространство и подбирается к ней.
Одри беспомощно окинула взглядом зал. Выхода не было. Кукла уже ровно сидела на диване, неуклюжие длинные руки, набитые опилками или ватой, оперлись на колени, словно она собиралась подняться. Одри изо всех сил напряглась и попыталась закричать, чтобы проснуться, как в детстве, когда спасительным словом, ведущим на свет пробуждения, было «мама!» Но из горла выбился лишь сиплый выдох, разметавший вокруг лица клочки повисшей в воздухе пыли, и та заклубилась, складываясь в уродливые узоры. Стена серой пустоты, поблескивая по границе соприкосновения с паркетом, неумолимо наползала на комнату. Кукла встала на ноги. Отшатнувшись от нее и от мертвой пустоты, Одри сделала по инерции несколько шагов и застыла, вцепившись одеревеневшими руками в спинку кресла. Ладони проехались по чему-то склизкому, и в нос ударил запах плесени и гнили. И тогда девушка побежала к камину. Огонь не грел, угли не трещали, но оттуда хотя бы исходило теплый, совершенно обычный свет, а фигура, что как приклеенная стояла у кирпичной стены, не двигалась, и в ней не чувствовалось угрозы. Одри вдруг почудилось, что этот силуэт для нее, скорее, спасение.
Бежала она с трудом. Движения давались с натугой, будто ноги утяжелял неосязаемый груз, а вместо ровного пола был зыбкий песок. Спотыкаясь на каждом шагу, цепляясь за невидимые преграды в воздухе, Одри наконец добралась до камина и встала по другую сторону от огня, напротив незнакомца. Тот, не отрывая спины от кирпича, медленно повернул голову в сторону Одри, и ей показалось, что его шея издает деревянный скрип. Оранжевые отблески осветили его лицо. Глупая надежда увидеть прекрасный лик с карандашного наброска мгновенно погасла.
В наружности незнакомца не было ничего пугающего. Он выглядел столь же по-человечески обычно, сколь и до отвращения неприятно. Бесформенный тонкий рот кривился в хитрой гаденькой улыбке, прищуренные глазки смотрели с безразличием. Землистого цвета кожа, жидкие усы. Человек – или кто это был? – вдруг напомнил Одри крысиного короля из какого-то старого мультика. И тот точно был ярко-отрицательным персонажем. Но почему-то подползающая все ближе пыльная стена и ожившая тряпичная кукла пугали Одри намного сильнее. Пуговичные глаза продолжали внимательно следить за ней издалека, нитки на месте губ расползлись из-за широкой улыбки, и из распоротого рта торчали клочки грязной, скатавшейся ваты. Кукла, покачиваясь из стороны в сторону, стояла на прежнем месте возле дивана и не делала попыток подойти. Может, не была уверена, что умеет ходить?
Незнакомец с крысиным лицом еще какое-то время сверлил Одри мерзким пронизывающим взглядом, затем брезгливо проронил:
– Бесполезная…
Это слово не прозвучало, а прошелестело и как будто не долетело до Одри, запутавшись в густой пыли. Она, скорее, не услышала, а почувствовала его, а вместе с ним – исходящую от незнакомца ненависть и неимоверное разочарование. Но от этого почему-то на душе сразу стало легче. Она была не нужна этому существу. Одри нутром ощутила, что оно ей ничего не сделает. С нее нечего было взять. И тогда она разомкнула губы и впервые произнесла заветное слово, что так долго хранилось сладкой каплей на языке.
– Я ищу Юго.
От звука любимого имени сердце провалилось в бездну, к глазам подступили слезы. Она столько молчала о нем даже наедине с собой, а теперь спрашивает про него у жуткого потустороннего существа, находясь на границе между бредом и сновидением.