- Вы знали Волю? - неожиданно почувствовала, как защипало глаза. - Он был добрый. - С вздохом сказала и потупилась: "Клава... Больше некому...- Почему-то ей стало страшно, она боялась расслабиться, поддавшись минутному воспоминанию. Тень Жоржа встала за спиной, сердце сжалось от тягостного бессилия. - Играет, как кошка с мышкой...".
- Я пойду, - Кира поднялась, стараясь не встречаться с Качевским взглядом.
- Не дергайся, - оборвал резко, недовольно. - С Жоржем я разберусь, ты просто подтвердила мои подозрения. То, что он за тобой гнался... Это что? Любовные игрища? - Голос исказился от желчной насмешки. - Дала ему? Прямо в туалете?
Кира гневно вспыхнула, щеки зарделись, словно она получила пощечину.
- Думаете, если я на вокзале работала, так шлюха?
- Нет? - он уже откровенно смеялся над ней. Но глаза... Неожиданно Кира подумала, что вот так же на нее смотрел Воля, - с тревогой, вопрошающе... И ее гнев, злость вмиг растворились, уступив место смятению.
- Готова была убить, только бы дочь не голодала...
Качевский встрепенулся, поднялся с кресла, подошел вплотную, положил руки на плечи, сжал. - Никогда не угрожай, угроза - слабость и глупость. Убивай без предупреждения.
- Зачем вы говорите мне это? - Кира попыталась вырваться из цепких рук Качевского, но он ее не отпускал.
- Зачем? Потому что знаю, Жорж тебе угрожал, но этот хорек слаб и труслив, он может только спать с чужими женами. Я прав? Угрожал?
- Да! Да!... Отпустите! Ненавижу вас, и Жоржа... Всех!
- Ненависть - тоже глупость, - устало сказал Качевский, опустив руки. - Ненависть сгубит, прежде всего, саму тебя. Она сожжет изнутри, это как наркотик, который будет убивать твое тело, твой мозг, потому что не будет возможности осуществить мысль о мести.
- К чему вы толкаете меня? - Кира с ужасом смотрела в ставшие вдруг пустыми глаза Качевского.
- Я не толкаю, глупая ты девчонка, - он отвернулся, подошел к окну, уставился на фонарь, раскачивающийся от ветра. В тусклом, едва пробивающемся сквозь темноту ночи свете, потоки дождя, скатываясь по стеклу, чертили на его лице уродливые полосы.
- Я не толкаю... - повторил Качевский и неожиданно спросил: "Ты любила своего Волю?".
Кира не видела выражения лица мужчины, "смеется... Зачем ему это?"
- Он был добрый, и он любил мою дочь.
- Так ты любила или нет? - она услышала, как в голосе звякнул нотка недовольства. Как секунда, - дисонирующе, напряженно.
- Я его жалела.
Качевский развернулся, засунув руки в карманы брюк, качнулся в своей привычке с каблука на носок, - обратно... Потом опять: туда... Обратно...
- Врешь... Устроилась, пригрелась... Как можно жалеть старика? от которого воняет старым сыром? Ты его просто использовала! - Качевский глумливо усмехнулся.
Кира хотела крикнуть в это ухмыляющееся лицо, что это неправда, что он все врет! Но только яростно замотала головой. Качевский перестал раскачиваться, подошел к столу, раскрыл коробку.
- Куришь?
Спросил спокойно, даже намеренно бесстрастно. И ее поразило не то, что он сказал... А как! С каким внутренним напряжением он это произнес. Кира подошла, протянула руку: пальцы предательски вздрагивали, но зыбкое ощущение уверенности, вот так, ниоткуда возникшее, вдруг охватило ее. Глядя на руку Качевского, его длинные тонкие пальцы, протягивающие сигару, внезапно подумала, что если она сейчас возьмет эту руку, и прижмет к груди... Как он поступит? Ударит? Рассмеется в лицо... Или еще хуже - брезгливо отдернет? "Нет, не отдернет", - ударила в сердце мысль. Она подняла глаза, от его взгляда внутри затрепетал нерв, отдаваясь болью в груди.
- Не сердись, - Качевский сжал ей пальцы. - Не сердись... - Уголки его губ дрогнули, словно преодолевая сопротивление, растянулись в улыбке. - Я кажусь старым идиотом? Этакая Квазимода... - Он притянул Киру к себе. - Все три месяца, что мелькаешь передо мной, хочу только одного - поцеловать. - Он провел пальцем по губе, тронул ранку. - Скажи, - ты не сможешь полюбить, я знаю, - но пожалеть... Как своего Волю...Сможешь?
- Почему? - выдавила из себя Кира, не отстраняясь но, чуть отдалив лицо, чтобы видеть его глаза.
- Тебе не понять... Сейчас не понять. Потом,.. да, но не сейчас. Скажи, что тебе хочется? Не думай, скажи сразу.
- Лететь.
- Лететь? - брови Качевского в изумлении вздернулись.
- Лететь на твоем катере, чтобы волны ударялись в борт, и соленый ветер бил в лицо, и чайки с пронзительными воплями выпрашивали хлеб, кружась за кормой...
- И это все?
- Ты же сказал "не думай".
Качевский расхохотался, и Кира подумала, что ни разу не слышала, чтобы он смеялся, и что у него красивые ровные зубы. Но подумала отвлеченно, будто это не она находилась рядом с мужчиной, влажные от пота горячие руки которого она ощущала на теле сквозь тонкую ткань блузки. В голове, пробиваясь сквозь пульсирующий в висках шум крови, зазвучал знакомый мотив, "шлепай, пароходик! Шлепай, гордячка Мэри! Дальше... Дальше... По пустынным водам!..."*. Но звучал пошло, подобно развязной бульварной песенке. Откуда-то из глубины: тяжело ворочаясь, словно преодолевая сопротивление, поднималось отвращение. Оно было осязаемым, плотным, как позыв к рвоте - отвращение к себе. Подавив, поднимающийся к горлу тугой ком, Кира опустила голову, чтобы Качевский не видел ее глаз: она села на свой пароходик, и никакая сила теперь не сбросит ее обратно в пустынные воды.
______________________________________________
*Блюз Д.Фогерти "Proud Mary"