- Что играть?
- Играй своего Скотта! - охранник ухмыльнулся, бросив выразительный взгляд на Качевского. Тот согласно кивнул.
Кира ударила по клавишам в ритме рэгтайма. Она играла так, как играл сам Джоплин, словно это не она, а негр выбивал ритм на африканском барабане: без педали legato, острым, открытым звуком, и от этого регтайм звучал грубо, жестко с металлическим привкусом. Сыграв последний аккорд, Кира опустила руки на колени, посмотрела на Качевского.
- Сыграть что-то еще?
Он кивком подозвал ее к себе. Достав из кармана пачку денег, вынул стодолларовую купюру, положил на стол, прижал пальцем.
- Бери. Заработала.
Кира осторожно вытянула купюру из-под пальца, аккуратно сложила пополам, засунула в вырез платья, выжидающе замерла.
- Ладно, ты мне нравишься. Поработаешь месяц, там посмотрим. Все деньги, что будут тебе давать тебе, кладешь в общак, твой один процент. Купи себе платье, - он окинул ее взглядом, остановившись на полной груди. - Что-нибудь с большим вырезом. И еще... - Он опять задумчиво пожевал губами, хрящи длинного носа задвигались, словно он опять к чему-то принюхивался. - Могут возникнуть ситуации, когда придется работать и не за роялем.
Комната чуть поплыла перед глазами Киры, резкой болью заломило виски. "Ну что? - услыхала она насмешливый голос бабули. - Думала, целоваться с тобой будут? Поплачь, поплачь..." Она стиснула руки, стараясь унять дрожь.
- Тоже один процент?
Качевский чуть приподнял брови, Кира не могла уловить выражение его глаз, они стали непроницаемыми, холодными, словно покрылись коркой льда.
- Жорж будет следить, чтобы тебя не обижали. Будешь умничкой, заработаешь хорошие деньги. Но не обманывать, малышка. Я не уважаю людей, которые не умеют правильно считать. - Он поднялся, пристально глядя на нее сверху вниз, словно пригибая взглядом. Кира молчала, не отводя взгляда. - Вот и отлично. Начнешь с завтрашнего вечера. Все, иди.
Кира вышла из ресторана, ее чуть пошатывало. Закрыв глаза, остановилась, впитывая жар летнего дня. Перед глазами плыли оранжевые круги, было даже немного больно. Но она продолжала стоять, в смятении прижав руки к груди, ладонями ощущая, как сильно бьется сердце.
2.
- "Санрайз"? - Алла покачала головой, брови ее страдальчески округлились над добрыми глазами. - Ой, девонька.... Что-то ты подалась не туда. Это же притон.
- А мне что... - усмехнулась Кира.- Я буду играть на рояле. Смотри! - Она вынула сложенную купюру, развернула. Алла взяла деньги, понюхала.
- Мамочки! Пахнет то, как вкусно!
Они рассмеялись.
- Заработала за пять минут, вот так то. Завтра вечером уже выхожу. Единственная проблема, с кем Аннушку оставить. - Кира помолчала, осторожно добавила, не поднимая глаз. - Может, и до утра задержусь. Поможешь? Я заплачу.
- Не пожалеешь?
Кира вскинула голову. - Мне деньги нужны. Не хочу, чтобы на дочь, как на нищенку смотрели. Будет у нее все новое и красивое.
- Ладно... - Алла погладила Киру по голове. - Помогу тебе. Приводи свою девчонку. А денег не надо, заработаешь, тогда и посчитаемся. И все-таки... С Сааковичем спокойней было бы... Ой, лихо, ой, лихо.... - Алла покачала головой, потом махнула рукой. - А и ладно! Давай, подружка, выпьем что ли, за новый оборот в твоей жизни!
Она достала из холодильника бутылку водки, разложила на тарелке кружочки вареной колбасы, открыла баночку огурцов. Разлила водку в пластиковые стаканчики, опрокинула водку в рот, сморщилась. Кира пригубила, - мне в детский сад надо за Аннушкой. Не хочу, чтобы воспитательница почувствовала запах водки.
Она поспешила в центр города, чтобы разменять сто долларов. Почему-то ее не оставляла мысль, что деньги эти не настоящие, что в обменном пункте над ней посмеются, а то еще хуже, - вызовут милицию. Но все обошлось. Кира с трепетом в душе пересчитала деньги (такую сумму она могла заработать, вычищая каждый день магазин Сааковича в течение двух месяцев) и пошла в торговый центр. Через полчаса бесцельного блуждания, стало понятно, - денег не хватит. Вернее, не хватит той суммы, что она отложила для себя на покупку. По пути домой зашла в продуктовый магазин, купила молока, пачку пельменей, для Аннушки апельсиновый сок и дорогие конфеты в коробке с портретом Моцарта.
Ночью, вслушиваясь в ровное дыхание дочери, Кира раз за разом прокручивала события прошедшего дня, убеждая себя, что приняла правильное решение, но в глубине души, не давая покоя, сидела заноза. Осторожно, стараясь не потревожить ребенка, она встала с кровати, подоткнула под бок дочери сползшее одеяло. Поднялась по скрипучим ступеням лестницы в мезонин, распахнула окно, постояла, вдыхая сладкий запах цветущей акации и, как в детстве, забралась с ногами на подоконник. Город сверху был похож на светящегося спрута, от которого в разные стороны расплывались щупальца огней. В гавани сновали катера, катая отдыхающих, ночной бриз доносил обрывки музыки, смех... Она до рези в глазах, пока не выступили слезы, смотрела на "Санрайз", где, переливаясь всеми цветами радуги, сверкало огромное электрическое солнце. Сердце вдруг защемило предчувствием беды, душной волной накатила тоска, отчего Кире захотелось завыть, как собаки воют в полнолуние, или взять прут от арматуры и бить, бить по этим зеркальным витринам, этим шикарным машинам. Бить по ненавистным рожам, чтобы вместе с кровью и ошметками кожи с них слетела наглая и сытая ухмылка. Бить до тех пор, пока не вырвется из нее эта тоска и ненависть. Сто долларов. Он дал ей сто долларов просто так, будто фантик от дешевой конфеты. Десять процентов за то, что ее буду трахать, как последнюю шлюху между отбивной из телятины и шампанским. А потом подрастет Аннушка, и тоже придет к сытому уголовнику просить работу, и ее тоже будут трахать потные и жадные до молоденького тела старые похотливые мужики. А, может, накрыть дочь подушкой и задушить? А потом перерезать себе вены и покончить с этой жизнью?...