Снизу раздалось тихое повизгивание. Пес Тимур, стоя на задних лапах, передними упершись в крышу будки, махал хвостом, глядя на Киру. "Дурашка, радуется...Глупая верная псина..." - Странно, но Кира почувствовала, как удушье отступило. Она спрыгнула с подоконника, доски пола отозвались тяжелым вздохом старых половиц. Где-то здесь должен быть бабушкин сундук. В детстве она часто забиралась на чердак, раскрывала обитый железными обручами короб, больше похожий на квадратную бочку, перебирала бабушкины вещи, рассматривала фотографии, старые открытки, книги в кожаном переплете с засушенными цветами между пожелтевших страниц. Особенно ей нравилась бабушкина фата: тяжелая, кружевная, с вкраплениями мелкого жемчуга в отливающих восковым цветом цветах флердоранжа.
Кира стояла перед сундуком, не решаясь открыть, страшась в душе, что теперь бабушкины вещи покажутся ей старой никчемной рухлядью, провонявшей нафталином. "Наверное, фата пропала, открою сундук, оттуда вылетит жирная обожравшаяся моль, и я увижу только труху". Кира смахнула пыль, подняла крышку, сняла холщовую ткань, источавшую тонкий аромат лаванды, табака и кедрового масла. Сверху лежала уже знакомая коробка с фатой и флердоранжем, книги, фотографии, открытки, перевязанные красной атласной лентой. Она увидела нечто новое, чего не видела раньше, - бумажный пакет, и под ним что-то завернутое в льняную ткань. Раскрыла. Она помнила эти босоножки. Мама запрещала ей даже притрагиваться к ним, они были на тонком высоком каблуке, и всего лишь двумя бархатными ремешками крест накрест. Положив на пол босоножки, раскрыла пакет. Из пакета, словно змея, выскользнуло блестящее черное платье. Кира замерла. Смутное воспоминание промелькнуло в голове: мама сидит за пианино, она играет, на ней длинное, сверкающее, словно новогодняя елка, платье. Взяв за плечики, осторожно подняла платье: черный бархат, прошитый золотым люрексом, переливался в полумраке чердака, словно драгоценный песок. Аккуратно подобрав платье, надела. Чуть узковатое в груди, на бедрах платье село как влитое. Она подошла к зеркалу, сдернула покрывало и вздрогнула... Казалось, мать стоит перед ней и смотрит на нее из темного провала зеркала. Только глаза были не карие, а синие. Глаза отца.
Кира осторожно сняла платье, повесила на плечики, положила обратно в коробку босоножки, выключив свет, спустилась вниз. Дочь безмятежно посапывала, чуть улыбаясь, как улыбаются во сне только дети. Кира наклонилась, поцеловала ее в висок, легла рядом. Взяв руку дочери, положила себе на грудь, закрыла глаза. Воспоминания, как мутные воды услужливо всплыли из прошлого. Она будто услышала голос бабушки. "Никогда не уходи вот так, без сопротивления. Как - бы тяжело не было, не сдавайся. Жизнь стоит того, чтобы прожить ее, не смотря на подлость и гадость, что творится вокруг тебя. Мать твоя слабая, безвольная, она дала уничтожить себя мужчине, потому любила и доверилась".
- Папе?
- У тебя нет отца. И больше никогда не задавай мне этот вопрос".
И Кира не задавала. Она запретила себе задавать этот вопрос. Мужчина, из-за которого погибла ее мать, стоил того, чтобы о нем забыли навсегда. Кира закрыла глаза, тишина обволакивала, убаюкивая. Еле слышно постанывал ветер в трубе дымохода, постукивала на слабом сквозняке ставня... Под утро ей приснилась бабуля. Она смотрела на нее ласково, печально. Потом протянула руку, выставила указательный палец, губы ее шевельнулись, Кира посмотрела, куда указывала бабуля и увидела солнце. Яркое электрическое солнце на крыше ресторана "Санрайз".
Кира вошла в кабинет. Качевский, положив телефонную трубку, кивнул ей на кресло. Она села, не опуская глаз под его пристальным взглядом.
- Что с волосами?
- Мешали.
- Мешали... - Качевский уставился на нее светло серыми выпуклыми, словно у рыбы, глазами. - Подумал, Жорж шутит. Дальше что? Свастику нарисуешь на затылке? Мне скинхеды не нужны. Ко мне в ресторан приходят солидные люди отдохнуть, послушать хорошую музыку.
Кира молчала. Качевский продолжал.
- Приходишь обритая наголо, как последняя дешевка. И это платье... Здесь не филармония.
Проглотив сухой ком, подкативший к горлу, Кира тихо сказала:
- Мне кажется, так даже стильно: обритая наголо женщина в черном бархатном платье играет на белом "Стенвейне". Определенный шарм, не находите?
Веки глаз Качевского дрогнули, прищурившись, он некоторое время пристально смотрел ей в глаза, затем, не отвечая, встал из-за стола, подошел к окну, засунув руки в карманы брюк, уставился, не мигая в одну точку. Кира смотрела на его хищный профиль, высокий лоб с залысинами седых коротко стриженых волос. Высокий, худой, он был похож на нахохлившегося грифа. Охранник за спиной Киры кашлянул. Качевский, словно очнувшись, повернулся, посмотрел на Жоржа, кивнул.
- Договоримся так. Считай, ты меня убедила. Но я хочу, чтобы ты четко поняла, в этом доме - я хозяин. И ты будешь делать так, чтобы я был доволен, если ты хочешь здесь работать. Ты хочешь работать?
- Да.
- Вот и хорошо. А теперь иди, барабань свои блюзы.
Кира поднялась с кресла, не глядя на Жоржа, вышла из кабинета. В коридоре она прислонилась к стене, приложила руки к груди, успокаивая сердце. Мимо нее прошмыгнула женщина в сером халате, с помойным ведром в руках. Кира проследила за ней взглядом, пошла следом. Толкнув дверь, вошла в туалетную комнату. Женщина в халате, ожесточено терла кафельный пол.