Шли бои

Беседую с Михаилом Зайонцем, Вильком и другими товарищами. Мы готовимся к встрече с немцами. Вильк подбирает трех вооруженных гвардейцев и хочет сам встретиться с гитлеровцами. Назначаем встречу в районе Чернихува. В своем письме указываю место встречи, но в то же время предупреждаю, что, если в этом районе в этот день появится хоть один немецкий солдат, встреча не состоится…

Подходит день встречи. Мы с Вильком встаем рано и отправляемся в лес. Наши гвардейцы уже там. Ждем час, второй. Сидим и курим. Время движется дьявольски медленно. Стрелки часов показывают десять. Поднимаюсь и проверяю бельгийский пятнадцатизарядный пистолет, прячу его за пояс, осматриваю маузер, кладу его в карман и иду к дому лесничего. Здесь назначена встреча с Ромаховым — в письме фигурировала эта фамилия — представителем кшешовицкого отдела немецкой контрразведки, а в двенадцать часов должна состояться встреча с самим руководителем — Гартманом.

Польский гвардеец докладывает мне, что какой-то человек в гражданской одежде идет в нашу сторону. Подхожу к дому лесничего. Здесь на часах стоит Метек Кава, отважный польский партизан. Он докладывает мне, что в назначенное нами место пришел шваб.

— Давай его сюда, — говорю я.

Метек уходит. Я сажусь на землю и жду еще двадцать минут. Мне они кажутся вечностью. Трещат кусты. На поляну выходят Метек Кава и человек в темно-голубом плаще. Встаю. Человек в темно-голубом плаще подходит ко мне и говорит:

— Ромахов.

Он садится против меня (в это время подходит Вильк) и начинает рассказывать о себе, о своей жизни. Он русский, родился в 1920 году. Был учителем математики в одной из школ Краснодарского края. В настоящее время — агент абвера. Он рассказывает о службе у немцев, о своей любви к России, об освобождении Ольги. Я сижу и слушаю его, а мысли мои в это время далеко, среди тех, кто действительно любит Россию, готов отдать за нее жизнь…

Меня главным образом интересует Гартман, начальник контрразведки. Я прерываю Ромахова:

— Кто действительно любит Россию, тот находится по другую сторону фронта и с оружием в руках защищает ее. А вы… вы служите врагу.

Ромахов пытается убедить меня, что случайно попал к немцам, что готов искупить свою вину, что освобождение Ольги — его заслуга.

В эту минуту появляется легковой автомобиль. Из него выходит человек с охотничьим ружьем. Направляется он к месту нашей встречи. Дежурный гвардеец подводит его к нам.

Это Гартман. Разговор не клеится. Он говорит о погоде, о женщинах, об охоте. Вильк открывает портфель, достает две бутылки водки и колбасу.

— Стаканов нет. Будем пить по-партизански. — Вильк выбивает пробку и подносит бутылку ко рту.

Я смотрю, как он пьет. Меня всего корежит: я ведь никогда не пил из бутылки. Думаю, что делать, если Вильк протянет бутылку мне. Но Вильк, словно прочитав мои мысли, подает бутылку Гартману. Тот берет ее и выпивает водку до дна. Я улыбаюсь и говорю:

— Это по-русски.

— Я же родился в России, — поясняет Гартман.

Я пытаюсь шутить:

— Черт знает, что получается. Шел на встречу с немцами, а встречаюсь с русскими.

— Нет, я немец, но родился в Москве. В тысяча девятьсот двенадцатом году, — говорит Гартман.

Встреча подходит к концу. Теперь, в 1946 году, я не жалею, что пошел на эту встречу. Гартман и Ромахов позже хорошо поработали на нас. Благодаря им я получил много ценных информаций, в том числе подробные данные о 17-й немецкой армии, занимавшей оборону в районе Сандомира, а также о расположении в Кракове почти всех немецких воинских частей. Так что Краковский гарнизон нами был уже полностью разведан…

Ноябрь кончается. Вместе со Скалой снова идем в горы к партизанам. По возвращении Гартман вручает мне «аусвайс» — документ, подтверждающий, что я работаю в немецком абвере в Кшешовице.

И вот я «сотрудник» немецкого абвера. Кроме документов получаю разрешение на ношение оружия и продовольственные карточки. Теперь я могу свободно ходить по Кракову».