- Почему оно не заходит? – начал вести диалог сам с собой Олег. Тихо, но вслух. Он уже не мог молчать, - Не может эта хлипкая дверца быть для него преградой… - беглая мысль кольнула его в сердце, заставила страх надстраиваться на руинах здравого смысла, - А что если оно просто издевается? Оно? Это? Он?
Из-за дверных щелей не было видно солнца, но утро должно было уже наступить и прогнать эту тварь, выжечь её, как ночной кошмар при свете дня. Но за тонкой перегородкой уже различались не только рыки, но и голодное чавканье. У Олега сложилось ощущение, будто незваный гость облизывается, сгребая густую вонючую слюну длинным пупырчатым языком.
- Боже, почему я? – прошептал мужчина, обнимая свою голову, обхватывая её так, будто услышал объявление о бомбардировке, - Это существо хочет меня сожрать. Меня. Сожрать, - совершенно неожиданно, от мыслей о своеобразной еде, его желудок сжался голодной судорогой. Рот уже наполняла слюна. Ему очень хотелось есть. Он давно не ел ничего вкусного: мясо и сладости были редкостью в его одинокой квартире, не говоря уже о каких-нибудь деликатесах. На его столе всегда было только самое необходимое.
Олег вдруг чётко вспомнил, как будто это было несколько минут назад, как он купил две пачки макарон по акции, и как он был рад этой покупке. И вспомнил, с каким удовольствием уплетал эти несчастные мучные изделия, щедро политые кетчупом. Также на его столе, Олег видел это отчётливо, валялись небольшие кусочки хлеба, и стояла кружка горячего крепкого чая с двумя ложками сахара. Хотя, нет. В последние месяцы он всё чаще запивал макароны вином, которое шло в его карман по акциям. А потом и вовсе заменило ему макароны. А когда деньги на вино кончились, он обратился к прозрачным бутылкам беленькой, самой дешёвой, самой малолитровой. А потом стал скупать чистый спирт подпольно, и разбавлять его водой. А потом покупать настойки в аптеках. Фармацевты хоть и пытались быть вежливыми, но было прекрасно видно, как меняются их взгляды, когда он приходил за очередным пузырьком боярышника или пиона. Они считали его мерзким, как и все нормальные люди. И не удивительно, продолжал вспоминать Олег, что его выперли с работы. Новую он не нашёл, потому что по пропитой отёкшей физиономии было прекрасно видно, что он ненадёжный человек.
Воспоминания накатывали на него. Удивляли, ужасали, делали больно. Было чувство, будто он видит их впервые, как видел бы впервые любой вот-вот вышедший фильм. А потом он вспомнил два маленьких деревянных креста (на надгробия денег не хватало) с чёрными табличками, на которых белым аккуратным шрифтом были написаны имена его родителей. На похоронах все смотрели на него косо, но прямо никто ничего не сказал. Его единственная поддержка и опора опустилась на три метра под землю и, казалось, вместе с ней опустился и Олег.
Горячие слёзы обожгли роговицу и хлынули неудержимым потоком прямо в ванную, прямо под ноги. Опустив голову, раздирая кожу головы в кровь, Олег простоял ещё какое-то время, стараясь принять тот факт, что жизнь его, не менее страшная, чем вся сложившаяся ситуация, стремительно приближалась к концу. И очень страшно было, что мог он это забыть, будто бы последние годы своей жизни можно было так просто выбросить из головы. Хотя на самом деле, они никуда от него не денутся, как пожёванная жвачка в волосах. В голове Олега всплыл образ матери. Тёплый и нежный образ, убаюкивающий и успокаивающий, который быстро сменился холодным трупом в гробу. Звук завинчивающихся шурупов в крышку разрезал только что пришедшее Светлое. И тут же в мыслях всплыли едкие взгляды, полные отвращения. Фантазия разыгралась настолько, что как-то невзначай выдала ему растерзанный, выпотрошенный труп его самого. Олега стошнило смесью желчи и воды прямо себе под ноги, прямо в ванную. Больше в ней он сидеть не мог.
Мужчина бессильно сполз на пол, уселся спиной к двери. Олег буквально всем телом ощутил, как пространство давит на него, стараясь сплюснуть в двухсантиметровую котлету. Он присмотрелся, и действительно, пространство будто стало меньше. Раньше он мог свернуться на полу калачиком и лечь, а сейчас он может лишь сидеть, плотно прижав колени к груди. Здесь было так тесно, воняло блевотиной и гнилью, было нечем дышать. Это клетка. Самая настоящая. Некуда бежать, некого позвать, и выход только один – выход без выхода.