Диана Мотт Дэвидсон
Шоколад или жизнь?
Посвящается моим родителям,
мистеру и миссис Уилльям Мотт
— Вы слишком многого от нее хотите, — рискнул я заметить. — Нельзя вернуть прошлое.
— Нельзя вернуть прошлое? — недоверчиво воскликнул он. — Почему нельзя? Можно!
ГЛАВА 1
Терпеть не могу бранчи — эту непонятную смесь завтрака и ленча. И, кстати говоря, в своей ненависти я совсем не одинока. По крайней мере, среди работников общепита. Джеймс Бирд, к примеру, считает идею второго завтрака (прошу заметить, не заменяющего обед) довольно глупой: ведь не бывает же у нас второго обеда.
Но если по правде, вся беда в том, что из-за бранчей приходится неприлично рано вставать.
Третьего июня я легла в 4:45 с убийственной мыслью: через несколько жалких часов мне предстоит накормить шестьдесят человек. Горы ненарезанных фруктов, кексы и хлеб сгрудились в готовности прыгнуть в духовку. Ломти бекона взывали: «Зажарь нас!» Смиренней всех ждала запеканка: томиться в жару ей придется долго, пока слои горячего сыра чеддер не расплавятся поверх нежного заварного крема. И надо еще успеть помолоть и сварить кофе. В моем случае — литры кофе, в котором я с удовольствием бы утонула.
Не разлепляя век, я вообразила себя безмятежно дрейфующей в теплом озере капуччино. Простыни и стеганое одеяло подкупающе убеждали: отрешись от всего, забудь ты про предстоящий бранч…
Да, как же! Забудь! Кофейное озеро моего подсознания тревожно вспенилось. Бранч в школе Элк-Парк — ежегодное и весьма популярное сборище, на которое доктор Джон Ричард Корман, мой бывший муж, наверняка уже исхитрился раздобыть себе пригласительный. Так что весельем тут и не пахнет.
Я машинально ощупала большой палец правой руки, тот самый, что он за месяц до развода сломал молотком в трех местах. С тех пор минуло четыре года. Любой бы сказал, что ни одного синяка за все это время — восхитительный результат, повод для гордости, и я уже могу чувствовать себя в безопасности.
Но я никогда не чувствовала себя в безопасности. А уж теперь — и подавно.
В последний месяц Джон Ричард начал вести себя странно. Вернее сказать — более странно, чем обычно. Он завел практику вечерами медленно проезжать на своем авто мимо моего дома. Довольно часто звонил и бросал трубку. А однажды со мной связался его адвокат и пригрозил снизить алименты на нашего одиннадцатилетнего сына Арча. В тот вечер Джон Ричард ехал мимо моих окон особенно медленно.
Зная характер бывшего мужа, я решила: нам с Арчем надо на какое-то время уехать. И согласилась на летнюю подработку. Генерал Бо и Адель Фаркуары только что переехали из пригорода Вашингтона в предместье нашего городка Аспен-Мидоу. На участке, которым владела Адель, они отстроили особняк в викторианском стиле. Там-то я и пребывала теперь: на хлопковых простынях, которые до того видела только в рекламе, под одеялом, о котором могла только мечтать. Мы с Арчем заняли две спальни на верхнем этаже огромной тортообразной резиденции. Не знаю, зачем бездетной чете Фаркуаров такой гигантский домина. Впрочем, им всего лишь по пятьдесят. Но это меня совершенно не касалось. Меня интересовало лишь то, что оба они терпеть не могли готовить.
Адель сказала, что кому-то нужно распоряжаться на их громадной кухне, обустроенной по последнему слову техники — так у меня появился шанс стать на время семейным поваром с проживанием в практически райских условиях. Столь радостное стечение обстоятельств оказалось вдвойне удачным, поскольку летом мне частенько приходится организовывать банкеты именно в этом районе — в предместье — моя скромная компания «Голдилокс» по обслуживанию трапез любого вида и самого широкого назначения пользуется здесь особенным спросом. К счастью для меня, доходов от собственного бизнеса и от работы на Фаркуаров было достаточно, чтобы на все лето устроить Арча в школу Элк-Парк, где тем утром я и готовилась к бранчу…
А самое большое мое счастье состояло в том, что сигнализация в доме Фаркуаров не уступала сигнализации в Британском Королевском монетном дворе.
Открыв наконец глаза, я принялась внимательно изучать скошенный потолок моей новой спальни. Серый утренний свет вкрадчиво сочился сквозь бельгийское кружево занавесок. Снизу не доносилось ни звука — Адель и ее генерал почивали.
Настроенный по-боевому июньский ветер напористо бился о стены дома. Со стороны комнаты Арча о водосточную трубу скреблись ветки. Но сын тоже спал. Прежде он пробуждался от любого скрипа, а теперь вот, извольте слышать, храпит — и в жуткий ветер, и в град, и даже когда дом наполняется таинственными шорохами и звуками.