Вместо того чтобы хотя бы один раз пробить хороший тракт, чтобы им было бы возможно вдругорядь пользоваться и зимой, и летом, хитрая немчура, чтобы не тратиться, ездила к нам, в Россию, только по зимникам. Зимой там, где проходил хотя бы один воз на полозьях, обязательно пройдет второй, третий… сколько угодно возов купеческого обоза. Вот и приходилось нашим мужикам в глухих деревнях и селах, вместо того чтобы зимами по избам спать и детей строгать, брать в руки топоры и рогатины, чтобы с ними в руках таможенные посты ставить и с этих немецких купчиков таможенную пошлину собирать.
Личность немецких купчиков трогать и обозы полностью грабить было тоже нельзя! Если до ушей Петра Алексеевича доходила весть о том, что разграблен какой-то немчурин обоз, а купец, басурман проклятый, случайно убит крестьянской рогатиной, то он обязательно полк драгун на расправу с мирными крестьянами пошлет. Царские драгуны деревеньку, откуда приходили грабители с большой дороги, вместе с женщинами и детьми выжигали до основания, никого не щадя, а пойманных крестьян-разбойников развешивали по соснам и по елям, на радость лесному воронью.
Я с большим удовольствием перевернулся на другой бок, левая сторона тела слишком перегрелась, надо было немного повысить температуру другого своего бока, подогреть его у этой серебряной жаровни с такими прекрасными горячими угольками, продолжая одновременно размышлять о грабежах и убийствах на больших русских трактах. Эти убийства как таковые меня особо не волновали, я больше переживал из-за сожженных по приказу моего государя крестьянских женщин и детей.
Мне было до слез их жалко, ведь, отдавая свой приказ о наказании разбойников, Петр Алексеевич никогда не приказывал жечь женщин и детей. Но эти проклятые майоры, командиры драгунских полков карателей, следовали примеру некоего майора Андрея Андреевича Ушакова. А тот в свое время, наказывая жителей одной крестьянской деревеньки, перестарался и прямо на глазах у пойманных и связанных дорожных грабителей сжег их детей и женок. После чего развесил на деревьях вниз головами плачущих крестьян-разбойников. За этот каннибальский поступок Петр Алексеевич этого майора сделал своим личным палачом, катом. С тех пор Ушаков занимался делами, которые не мог себе позволить ни один нормальный человек. Пару раз мне приходилось с ним встречаться и разговаривать по некоторым вопросам не для широкого общественного внимания, нехорошим был он человеком, ненавидел все человеческое.
Но я этого майора Ушакова всей душой ненавидел токмо из-за того, что он со временем стал заместителем Петра Андреевича Толстого по тайной канцелярии.
Тем временем возки, санные повозки и кибитки посольского государева обоза, переваливаясь с боку на бок, едва ползли по пробитой драгунами дороге не потому, что наши лошади утомились или были слабыми. Лошадки-то были русскими и весьма выносливыми, могли бы эти кибитки и возки тянуть куда более быстрым шагом. Да все дело заключалось в том, что и зимой в наших российских пустошных болотах на западе державы хорошего и наезженного тракта никогда не бывало и не будет.
За стенами кибитки послышались громкие крики и свист возниц, которым и такая стужа была совершенно нипочем. Утром принял на душу чарку крепкой водки, натянул на голые плечи доху и сиди себе посиживай на козлах повозки, погоняй свою лошадку, спрятав рожу бандитскую в теплый воротник. На этот свист и крики я даже не пошевелился и в слюдяное окошко кибитки глазом не глянул, только-только пригрелся у походной жаровни. Да и не мое это дело — следить за ходом и справностью движения нашего посольского обоза по русскому бездорожью. Пускай Антошка Девиер и колготится, раз ему государем Петром Алексеевичем управление людьми и лошадьми обоза большого посольства поручено.