— Дойчланд юбер аллес, — сказал он, вывихивая шейные позвонки, чтобы оглядеть красавицу-машину со всех сторон.
Высоко следовало оценить и хозяина. Он ловко скрыл броский автомобиль возле школы, в которой снимал помещение под студию Тармо. Машину ни я, ни Ефим не заметили.
— Вон его владелец, — сказал я Ийоханнесу Эйковичу, выбираясь из «шестерки», и обошел с тыла лучшего кригскамарада в мире.
— Этот господин из двадцать второй комнаты? — спросил я девушку из-за плеча Дитера.
— Кажется, да.
— Он не предлагал вам купить столовые приборы с клеймом этой гостиницы? А наволочку и полотенце с метками? Нет? Сейчас предложит… Спросит пятьдесят крон. Я сам не прочь взять вещи за такую цену, но все же боюсь продешевить, а? Теперь я понимаю, зачем он ворует. Чтобы соблазнять хорошеньких, как вы… У этого человека ничтожные командировочные. Все, чем он может угостить даму, это «Орбит» без сахара… Вы уйдете со мной. Я ваш благородный спаситель.
Она прыснула, нырнув подбородком за портфельчик, и, обогнув меня, выскользнула в холл гостиницы.
— Шайзе1! — сказал Дитер на всякий случай, поскольку ничего не понял. Его развернуло за мини-юбкой администраторши, а увидел он меня.
— Смирно! — скомандовал я. — Отделение! В бордель! Марш!
Медленно-медленно, как водят на парадах Легион, подвывая его занудный строевой «Будэн», мы в ногу подошли к такси. Ийоханнес Эйкович распахнул заднюю дверцу «шестерки» и, вытянув руки по швам, рявкнул:
— Хохахтунгсволь2!
— Мерси, вье кон, вив ля Франс3! — откликнулся Дитер.
— По пьянке он говорит только на французском, — объяснил я на русском таксисту-полиглоту.
— Так на каком языке будем тогда разговаривать? — спросил Ийоханнес Эйкович по-эстонски, запуская двигатель.
— Переведи ему, — сказал Дитер, когда мы сдвинулись с места. Беотийцы для полного наслаждения жизнью объявили патриотизм государственным преступлением. Так вот, в этой жизни я — беотиец, а не немец!
— Кто такие беотийцы? — спросил Ийоханнес Эйкович. Он опять перешел на русский.
— Вы, что же, понимаете и французский? — спросил я.
— В этой жизни я кручу баранку, а в другой преподаю иностранные языки в школе… Так кто же эти беотийцы?
— Греки какие-то, — сказал я. — Древние, разумеется. Вероятно, настаивали на альтернативной службе — заготавливать сено для боевых слонов, а Александр Македонский отказывал, гнал в строй, где дедовщина, неуставные отношения и все такое прочее. Бог с ними, с беотийцами… Рулите в Синди, улица Вяйке-Карья, и там, возможно, сегодняшней вашей работе конец. Хорошо?
Дитер набрался в гостинице основательно. А, может, добавил к тому, что принял в Таллинне на дорожку или по пути, потому что продрог — балтийская погода переменчива. Снова стало промозгло, зябко. И в машине кригскамарад без промедления заснул. Минут двадцать придавил и я, так что, когда Ийоханнес Эйкович сбросил скорость, въехав в узенькую Вяйке-Карья, пробудился я свежим. И повеселел — нос щекотало уютным запахом дыма, стелившимся над крышей дома и палисадником Йоозеппа Лагны.
Хозяин топил сауну.
Красный и распаренный, голый по пояс, в пижамных штанах, с цепочкой и серебряным крестиком на подушечке седых зарослей на груди, Йоозепп, открыв, сказал:
— Я думал, что вы приедете раньше, будете рады сауне. Однако, заждавшись, воспользовался сам…
— Мне, право, неловко… Суета всякая задержала. Мне неудобно, конечно, что не предупредил. Но я привез друга. Не возражаете, если он переночует в той же комнате?
Йоозепп, встав на цыпочки, высматривал за моим плечом машину, водителя и Дитера, отчаянно зевавшего в освещенном — по причине открытой двери салоне.
— Тот, у которого судорога сводит челюсть, и есть мой друг, — пояснил я.
— Тоже — француз?
— Говорит, что беотиец.
— Беотиец? Кто такие? Вроде сербов?
— Нет, это такие люди без национальности. Любить родину у них запрещено конституцией и кровавым режимом.
— Ох, ваш приятель, что же, из таких законопослушных?
— Скрывает. Сами понимаете, при такой-то жизни чем гордиться? — сказал я Йоозеппу. — Может, он диссидент, а может, и наоборот, сукин сын… Но тихий и воспитанный, хотя выпивоха. Значит, я его приглашаю?
— Давайте, — ответил, вздохнув, Йоозепп. — Вижу, что люди вы непростые. Шутите, видимо, не от хорошей жизни… Да хоть шутите. Располагайтесь, а я пойду возобновлю температуру в сауне… У меня домашнее пиво есть.
Я вернулся к такси.
— Есть беотийское светлое, сауна, — сказал я Дитеру по-французски. На эту ночь лагерь разбиваем здесь.