— Поговорить нужно.
— Можно, отчего же…
Он поставил аккордеон на табуретку. «Пассионата» — значилось латиницей на перламутровом корпусе.
— Вы тоже, — сказал я женщине.
— Я вас первый раз вижу.
— В котельной, — ответил я. — А в Таллинне вы рассматривали меня часа три, последний раз в Домском соборе, не далее как вчера. Не припоминаете?
— Ерунду-то не городи! Глаза налил?
— Вставай и пошли, — сказал я ей.
Линьк разбирался с рукавами засаленной дубленки.
— Оденьтесь, — приказал я тощей. — Прогуляемся через бор.
— К брату? — спросил Линьк.
Я кивнул. Показал пальцем на свою обувку.
— Сними ботинки и отдай господину, — приказал Линьк напарнику.
Второй котельщик расшнуровал и стащил с ног армейские говнодавы. Лягнув одной, потом второй ногой, я сбросил свои опорки. Ботинки подошли.
В эту ночь сосновый бор стоял тихо.
Луна высвечивала коричневые прогалины, усыпанные прошлогодними иголками. Мукки, с которым хозяйка, наверное, не расставалась никогда, тянул поводок и норовил задрать лапку на пеньки.
Нас ждали. Огни виллы вовсю горели за соснами. Определенно, Линьк мигнул напарнику, и упреждение о моем приходе поступило.
— Господин Шемякин, здравствуйте, — сказал Гаргантюа Пантагрюэлевич, спускаясь к крыльца и протягивая руку. — Приятно иметь дело с людьми, которые блюдут финансовые обязательства. Деньги передали. Чем могу быть полезным еще?
— Многим, — сказал я, пытаясь определить, сколько человек находится у него в доме.
Мукки, натянув поводок, становился на дыбки, сучил лапками в воздухе, снова опускался на землю и внюхивался в штанины спортивного костюма с не застегнутыми молниями на икрах и белые, казавшиеся грязными даже ночью, кроссовки Ге-Пе. На плечи толстяк накинул плед, свисавший, как бабий платок.
— Смотрите-ка, — сказал Ге-Пе, — она меня так обнюхивает…
— Проверяет, не тебя ли произвела на свет божий, — сказал я.
— Вы хотите сказать, что…
— Что ты — сукин сын, ваше превосходительство.
— Смело!
— А куда деваться? Я дал тебе пять штук зелеными. Ты показал Тургенева, а когда я взял след, ты умышленно пугнул его. Сдал через нашего общего знакомого полиции и упрятал, таким образом, в изолятор, где мне его не достать. А потом побеспокоился и обо мне. Во что тебе обошелся парень с «Уивером» и роликовой доской, а? Посчитал, что он грохнет меня, а его грохнет полиция, которой ты его и меня сдал через того же нашего общего знакомого? А? Удивительно, что ты ещё разговариваешь со мной. Ведь я, по твоим расчетам, покойник. Так?
Женщина оттащила Мукки, Линьк Рэй растворился в темноте.
— Не переигрывайте, господин иностранец, — сказал тихо Ге-Пе. — Вы заплатили за показ. Вам и показали. Об остальном не договаривались.
— Не договаривались, что стукнешь на Чико Дубровину? — спросил я, доставая «ЗИГ-Зауэр» и напирая на Ге-Пе, пятившегося к черной яме пустого бассейна. — Что по заказу Дубровина ты устроишь, чтобы меня грохнули из «Уивера»?
На крыльце зажгли галогенный прожектор. Толстяк вытягивал меня на свет. Выставлял перед окном для кого-то за шторой?
— Что ж, не тогда, так теперь, — сказал он ещё тише. — Вам конец теперь и сейчас.
— Это не страшно, — сказал я. — Всего лишь перейти, поэтически говоря, на другой берег, обменявшись улыбкой со встречным. В данном случае, к несчастью, с тобой, твое превосходительство… Это стихи из букваря, по которому меня учили. «Ода к скелетообразной даме накануне покоса». Кажется, такое название… И на другой берег ты отправишься вместе со мной, падаль.
— Что вы хотите, господин Шемякин?
— Назови человека, через которого ты сдал Чико полиции.
— Так необходимо?
— Это избавит нас обоих от преждевременной кончины, — сказал я. — Твое сообщение дает шанс на существование, это — раз, возродит наши союзнические узы, два, и будет способствовать дальнейшему обогащению наших высоких предающих друг друга сторон.
— На том свете, разве что…
Он блефовал, конечно.
— Кто прикрывает Чико? Кто прикрывает Чико? — рявкнул я, схватил Ге-Пе за плед и притянул на дуло «ЗИГ-Зауэра».
Я чувствовал: если удастся остаться для всех загадкой, ликвидацию мою отложат.
Расчет Ефима Шлайна, притащившего меня в Таллинн, срабатывал. Этот толстяк, Дубровин, Чико, блондины с белесыми бакенбардами, местная полиция и все остальные, интересовавшиеся теперь мною, — представления не имели из какого резерва меня вытащили и кто я такой.