К кончине готовили достойно.
Голова, однако, снова побаливала. И голос мамы с властным оттенком, который всегда звучал в её разговорах со мной по телефону, будто сверлил ухо. Все признаки легкой контузии.
— Чтой-то во сне тебя видела с папкой, — сказала она. — Правда, он с тобой не говорил. Молчал… Я ещё подумала, значит, ты пока живой. Ты живой там, сынок?
— Живой, маманя. Ты же слышишь. Все нормально. А как Наташа?
— А чиво ей сделается? За булкой пошла… А тут ты и звонишь. Ты вот что, ты приезжай давай. Мы чтой-то разволновались обе. Бабы, знаешь, головы пустые, всякое на ум лезет. Так, значит, живой… Когда приедешь?
Сладко волноваться, если удается.
Меня не баловали дедушки и бабушки, я не знаю, что такое родня и какой она бывает на самом-то деле. Папа забыл прошлое и исчезнувшую родню, говорил: так надежнее. После него шла моя очередь не помнить. Оставалась, слава богу, мама, которая считала, что «если есть земля, то будет все, только работай на ей». Мама работала на грядках по-корейски, всякий квадратик выделял из себя что-то съедобное и красивое. В жене от её родителей выжило одно православие, да и то в манере «молиться — канючить у Бога». И все трое — она, мама и я — свободны, не имеем — отчего не сказать так? — исторического прошлого, или это историческое прошлое потеряло нас, какая разница… И все из-за того, что однажды, как говорил папа, дурной народ спятил, и сказали одни: «мы — красные», а другие: «мы — белые». Бог никогда не простит кровь в семье, как не прощает самоубийства.
Папа отрабатывал навыки выживания, в основе которых незыблемо лежало сохранение независимости для себя и близких любой ценой. Решение должно быть твоим, и ничьим больше. Всегда и везде, при любых обстоятельствах. Ибо никто лучше тебя не позаботится о твоих близких и тебе самом. Тело, рассуждал он, выживет только с душой, в одиночку кости и мясо не прокормятся. Душа замучит тело, если будешь поступать против собственной воли. Сохранишь душу — сохранишь власть над жизнью, и она будет твоей жизнью, свободной, настоящей и густой.
— Приеду скоро, — сказал я в трубку, — два или три дня еще. Потерпите.
— Ну, ладно, — сказала мама. — Раз говоришь три дня, значит, неделя. Не тужись, значит. Дома по порядку. Деньги у нас есть. В понедельник поедем в этот… как ево… Замымбас твой. Снег-то выпал да и поплыл. Как доедем еще, неизвестно…
— Славно доедете, маманя!
— Ну, ладно. Пока, сынок? Хватит деньги тратить на телефон-то, баловство это — долго разговаривать.
— Отключаю, — сказал в трубку параллельного аппарата Ге-Пе где-то в соседней комнате.
Коньяк оказался терпким и слегка охлажденным, как я любил, с кусочком лимона, присыпанным сахарной пудрой, на блюдечке под рюмкой.
Сигнал отбоя в трубке прервался монотонным скучным голосом с хрипотцой:
— …маяки Передний и Задний, створные на Ласнамяги и два створных на полуострове Виймси, а также на полуострове Суурупи, острове Найссаар и на Таллиннской банке в порядке. Ледовая обстановка в заливе характеризуется наличием заберегов, акватория чиста… Как поняли, господин Бургер?
— Принято, — ответил голос Ге-Пе за Рауля Бургера. — Принято, спасибо.
Я положил трубку на аппарат, стоявший на ночном столике. Потянулся за ломтиком калача, чтобы сделать бутерброд с маслом и икрой.
— Ну, что у тебя дома? — спросила Марина.
— Нормально, слава богу.
— Значит, поездка в Ригу откладывается на несколько дней, как я поняла?
Она сидела возле окна в кресле, повернув его так, чтобы свет падал на лежавший поперек её колен такой же столик-поднос, какой стоял передо мной на кровати. Разложив детали «ЗИГ-Зауэра», она чистила их и собирала в единое целое.
— Почему тебя Рига интересует?
— Да ночная сутолока, собственно, и случилась-то из-за этого… Примчался Прока к нам в Пирита, передает, что Толстый Рэй попал в неприятное положение, оказался меж двух огней. К нему заявился без предупреждения Чико Тургенев обсудить некоторые дела, а тут, как снег на голову, сваливаешься ты, да ещё гонишь этим стволом брата и его сожительницу, словно заложников…
— За тебя, — сказал я, поднимая рюмку с остатками коньяка, — и за твою ложь! Переполох на вилле Толстого Рэя, в результате которого меня высвободили… я зову бугая Гаргантюа Пантагрюэличем… начался минут через двадцать после нашей исторической встречи с Чико Тургеневым лицом к лицу. Не смог бы Прока добраться до Пирита к тебе, а вы не успели бы в Лохусалу за этот срок даже на вертолете.