Из Синди я не стал звонить в Таллинн. Наверняка местная почта в такую рань закрыта. Уехал прямиком в Пярну.
Мне всегда нравился вид, открывающийся с высокого крыльца Пярнуского почтамта на мост через Саугу и дома в заречье. Ничего особенного, в общем-то. Обычные жилые коробки с водонапорной башней над крышами в форме кухонной толкушки. Но небо — высокое и просторное. Кучковатые облака плывут крутым подъемом вверх и все выше. И теперь, серо-фиолетовые в предутренних сумерках, они неизменно тянулись прочь от грешной землицы.
Однажды, когда мы ехали из Таллинна в Синди сватать Марине первого эстонского мужа, я погнался за облачной тенью. Спидометр показал восемьдесят километров в час. Стремительные морские облака…
Сауга исходила туманом, который глушил крики чаек. Поверх тумана на реях пришвартованного парусника сверкали сосульки.
— Новости такие, — сказал Ефим по телефону. — Ночью прибыла группа сопровождения немецкого представителя на переговорах с генералом Бахметьевым. Размещение в Пярну, на госдаче в районе коттеджных застроек за городским пляжем. Из Таллиннского аэропорта группу отвезли в гостиницу местные, неофициально имелся Дубровин. Местные из Таллиннцев сразу уехали, передав опеку над немцами своим пярнусским, а Дубровин оставался до четырех утра. Он липучий, а если ещё угощение… Немцы деликатно предложили вариант «свои опекают своих».
— Так и бывает.
— Бывает, — сказал Шлайн и задышал в трубку, наверное, опять забегал по лавке. — Только вот что. Ты не обмолвился в Лейпциге относительно возможных неприятностей здесь для нас, а, стало быть, неминуемо и для них?
— Им-то что?
— Встреча Бахметьева с доверившимися немцами закрытая. Представляешь, что ждет их дома, если покушение состоится?
— Вчера пачками шла стрельба сначала в нас, а потом по кафе в центре Таллинна. Хотя бы одно сообщение появилось?
— По радио ни слова. Про газеты не могу сказать, ещё не видел. Но если молчит эфир, то и на бумаге ничего не найдем… Дело в том, что происшедшее — пока только эстонское дело. Русско-немецкое, будь спокоен, раздуют.
— Допустим, — сказал я, сообразив наконец, что Ефим или Марика по его поручению записывают разговор на магнитофон. Операция-то началась. Подлежали документированию все моменты, по которым Шлайну придется, возможно, оправдываться.
— Так что в Лейпциге? — повторил он вопрос.
— В Лейпциг я ездил за подтверждением, что встреча действительно готовится. Так? Вот и все… Не нервничай, Ефим, проснись. Я понимаю, ещё рано, едва рассвет… Вспомни, про анонимку относительно покушения ты заговорил со мной только в Таллинне. Если немцы что-то узнали, то либо от местных, либо сам знаешь от кого. От Дэ. Я — оправдался?
— Прости. Конечно.
Не легко ему выдавливать из себя такое при работающей записи.
— Вот что, Ефим, — сказал я, стараясь смягчить напор. — Я знаю, что терзает тебя. Не буду говорить, что именно. Слова теперь лишнее. Оставь мне решение. Забудь об ответственности. У нас нет времени. Мы ничего другого сделать не можем. И никто на нашем месте не смог бы.
— Это разговоры для тети, — оборвал он. — Ответственность моя. И только. Не ты меня, я тебя нанял! Так что давай не зарывайся!
Благородно, подумал я. Если все кончится успешно, озвучивание куска пленки с этими фразами станет основанием для повышения Ефима Шлайна в воинском звании и представления его к ордену за заслуги перед Отечеством.
Я тоже когда-то радовался, как дитятко погремушке, получая капральскую нашивку.
— Я допустил ошибку.
— Что-о-о?! — заорал он в трубку. — И ты пускаешься в рассуждения теперь, когда, как говорил один мягкотелый гигант, процесс пошел?!
— Остынь, — ответил я. — Ты уж совсем напуганный. Я забыл про штатив или хотя бы опорную ногу под фотокамеру. Только это я и хотел сказать. Мне придется снимать телеобъективом и, стало быть, с большой выдержкой.
— Уф, придурок, — сказал Ефим. — В десять открываются магазины. В десять тридцать можешь подобрать штатив здесь, либо привезет Марика куда скажешь.
— В десять тридцать у бара «Каролина». Я коррумпирую её за это чашечкой кофе. Ведь другого она не пьет.
— Ладно, коррумпируй… Она же передаст программу пребывания генерала и его переговоров с немцами. Остальное, что появится к тому времени, тоже. Генерал едет со своими людьми от Нарвы. До связи.