В сцене прощания с Бёрчем (глава XXXIV) Купер, при всем своем уважении к личности Вашингтона, отводит ему не слишком завидную роль. Главнокомандующий намерен деньгами рассчитаться с Бёрчем за его самоотверженное служение родине; героический стоицизм разведчика, наотрез отказывающегося от денежной награды, ставит в тупик Вашингтона, выдающего свое недоумение перед лицом столь гордого бескорыстия растерянным вопросом: если не ради денег, «тогда ради чего же» рисковал своею жизнью и добрым именем Бёрч?
Ответ на этот вопрос у Купера тесно связан с его концепцией Войны за независимость. Не сомневаясь в исторической прогрессивности освободительной борьбы американских колоний, автор «Шпиона», однако, не скрывает и глубоких противоречий, возникавших уже тогда среди самих колонистов. Избрав местом действия своего романа узкую полосу «ничьей земли» между передовыми постами враждующих армий, он сумел показать не только «парадные» батальные сцены войны, но и ее изнанку.
Несмотря на общий победный пафос романа, в нем в зачаточном виде заключены и тревожные прогнозы будущего. Ведь, как выясняется по ходу действия, трусливый оппортунизм обывателей вроде Уортона-старшего или хищническое мародерство «живодеров»-скиннеров, прикрывающихся патриотическими лозунгами, составляют ничуть не меньшую опасность для дела американской свободы, чем британское оружие.
Примечателен эпизод предсмертных раздумий капитана Джона Лоутона (глава XXXIII). Купер здесь словно проецирует в образ этого лихого кавалериста, храбреца-рубаки свою романтическую рефлексию. В ночь перед своим последним боем Лоутон с непонятной ему самому «меланхолией» вглядывается в небо, озаренное луной.
«Смотрите, над нами раскинулось безбрежное небо,- размышляет он вслух,- и бесконечно жаль, что такие ничтожные червяки, как люди, в угоду своим страстям портят это великое творение».
«Истинная правда, дорогой Джон,- вторит ему его друг, чудак-хирург Ситгривс,- на земле для всех хватает места, все могли бы жить в мире и радоваться, если бы каждый довольствовался своим…»
Не воскрешает ли этот диалог в памяти русского читателя другие, поэтические строки, строки Лермонтова:
Раздумья лирического героя «Валерика», отделенные двадцатью годами от цитированных выше реплик из романа Купера, сродни им по духу; и эта перекличка образов, мыслей и настроений позволяет глубже понять, почему Купер был так дорог Лермонтову.
Меланхолическая рефлексия, связанная с ощущением глубокой «дисгармоничности» социально-исторического развития его страны, в значительной мере определяет эмоционально-поэтический колорит и логику характеров главных действующих лиц эпопеи Кожаного Чулка.
Это относится и к роману «Последний из могикан» (1826),- второй части той истории отважного охотника-следопыта Натти Бампо и его друга-индейца Чингачгука, или Великого Змея, которую Купер начал романом «Пионеры». «Образ глубоко меланхолический», как определил его Бальзак, Натти Бампо во многом сродни по своему характеру и сюжетной роли Гарви Бёрчу из романа «Шпион». В его судьбе воплощается незаметный героизм людей из народа, которые, двигая вперед американскую цивилизацию, становятся вместе с тем ее первыми жертвами. На протяжении долгой, восьмидесятилетней жизни Кожаный Чулок находится на самом переднем крае так называемой «границы» американских поселений, неуклонно распространяющихся на Запад, от Атлантического к Тихому океану. Помощь, которую этот отважный «зверобой», следопыт и разведчик оказывает колонизаторам, неоценима. Но по мере того, как «граница» продвигается на Запад и буржуазный закон и собственность утверждают свое господство на некогда вольных просторах, Натти Бампо оказывается в положении пасынка и изгоя. Его любимое лесное раздолье оскверняется стуком топоров; хищнически истребляются звери, птицы и рыба; мелеют озера и реки; заветные тропинки превращаются в проезжие дороги… Кожаному Чулку приходится, покидая родные становища, искать себе приют в чужих краях: начав свой жизненный путь в лесных дебрях будущего штата Нью-Йорк, он находит смерть в далеких прериях, по ту сторону Скалистых гор.
В предисловии к роману Купера «Следопыт» Горький глубоко раскрыл обобщающее значение образа Натти Бампо и его судьбы: «Исследователь лесов и степей «Нового света», он проложил в них пути для людей, которые потом осудили его как преступника за то, что он нарушил их корыстные законы, непонятные его чувству свободы. Он всю жизнь бессознательно служил великому делу географического распространения материальной культуры в стране диких людей и – оказался неспособным жить в условиях этой культуры, тропинки для которой он впервые открыл.
Такова – часто -судьба многих пионеров-разведчиков,- людей, которые, изучая жизнь, заходят глубоко дальше своих современников. И с этой точки зрения безграмотный Бампо является почти аллегорической фигурой, становясь в ряды тех истинных друзей человечества, чьи страдания и подвиги так богато украшают нашу жизнь».
Купер создавал эпопею Кожаного Чулка не в хронологическом порядке, начиная с юности героя, а «вразбивку», начав почти с самого конца. И это было не случайно: первый роман пятикнижия – «Пионеры», действие которого развертывалось в 1793 году, задавал тон всему циклу и наиболее четко определял его основную коллизию.
Во многом примыкавший к «Шпиону» по своей социальной проблематике, роман «Пионеры» показывал американцев, в чьих руках после победы молодой заокеанской республики в Войне за независимость сосредоточились власть и богатство. Таков судья Мармадьюк Темпль, удесятеривший свое состояние за счет земель, конфискованных у «лоялистов». Этот крупный землевладелец и предприниматель строит новые поселения, корчует леса, ищет залежи каменного угля и вершит суд и расправу в своей округе. На его земле в ветхой лачуге ютятся два друга – семидесятилетний охотник Натти Бампо и его побратим, спившийся старый индеец Джон Могикан. Темпль и его приспешники, деловые люди нового буржуазного века, с трудом мирятся со своевольными замашками этих старых бродяг. Их воспоминания о былых подвигах вызывают досадливую усмешку, как вздорное хвастовство выживших из ума стариков, а упорство, с каким Кожаный Чулок отстаивает свое «естественное» вековечное право свободно охотиться на любую лесную дичь, навлекает на него судебное преследование. За нарушение непонятных ему правил старого охотника приговаривают к штрафу, тюрьме и колодкам. Глубоко оскорбленный, униженный, Натти Бампо навсегда покидает свой родной, но неузнаваемо изменившийся край, где чужаки травят его, как лесного зверя. С тяжелым сердцем, тая обиду, он отправляется на Запад, в страну заходящего солнца, оставляя за собой пепелище своей хижины и могилу старого Джона Могикана.
Необходимо хотя бы вкратце вспомнить драматическую ситуацию, обрисованную в «Пионерах», чтобы яснее представить себе, по контрасту, место и значение «Последнего из могикан» в истории Натти Бампо.
«Пионеры» и «Последний из могикан» являются как бы двумя полюсами всей этой эпопеи.
В «Пионерах», изображая Америку вчерашнего дня, которую могли хорошо помнить многие читатели романа, Купер максимально приблизился к реальности, к действительной прозе буржуазных общественных отношений. В «Последнем из могикан», напротив, действие озарено ослепительным блеском романтики. Хотя сюжет романа, отнесенный к 1757 году, связан с реальными событиями Семилетней войны, философско-поэтический смысл романа не вмещается в эти узкие рамки. История осажденного французами английского форта Уильям-Генри и его сдачи на милость победителей – только частный повод для того, чтобы прославить величие человеческого духа, воплощенное в героях романа. И своею эпической значительностью «Последний из могикан» обязан не тому, что в нем воссозданы конкретные перипетии боевых действий английских и французских колониальных войск в 1757 году, а тому, что в нем отразилась грандиозная историческая трагедия индейских племен, «исчезающих под напором или вторжением цивилизации, как опадает листва их родных лесов под дуновением мороза». Так пояснял смысл своего романа сам Купер в предисловии к переизданию «Последнего из могикан». Образы индейцев и судьба индейских племен затрагивались и ранее в поэзии и прозе американских романтиков, в стихах Френо и Брайента, в очерках Ирвинга. Купер, однако, был первым, кто поставил в центре романа этот «замечательный народ» – народ, «на войне отважный, кичливый, коварный, беспощадный, готовый к самопожертвованию; в мирное время – справедливый, великодушный, гостеприимный, мстительный, суеверный, скромный и обычно целомудренный»,- как характеризует он индейцев в том же предисловии к «Последнему из могикан». Исторические судьбы и нравы вымирающих индейских племен имели для творчества Купера такую же философско-эстетическую ценность, как судьбы и нравы распадающихся шотландских кланов для творчества его старшего европейского современника, Вальтера Скотта. Купер-художник, подобно Скотту, сумел возвысить до уровня эпопеи тему трагической гибели целого многовекового жизненного уклада, целого строя понятий и чувств. Безвременная смерть двух прекрасных и юных героев – благородной красавицы креолки Коры и влюбленного в нее Ункаса, «последнего из могикан», как бы символизирует неотвратимость этой гибели. В сцене похорон Ункаса и Коры, провожаемых в могилу индейскими плакальщицами в присутствии всего племени, явственно слышатся поэтические отголоски индейского фольклора.