«Провокация, шпионаж, похищение важных бумаг, фабрикация фальшивых документов и, когда надо, убийство, чужими, конечно, руками, — все это пускалось в ход, только б результаты получились благоприятные, только б ослабить Россию» — описанный Брешко-Брешковским злодейский инструментарий определил смысл отечественного шпионского романа на век вперед. И не просто вперед, а с огромным гандикапом. Потому что после революции шпионский роман, как и всякая бульварная литература, исчез. Казалось, навсегда.
У послереволюционой литературы нужды в шпионах не было. С одной стороны, экологическая ниша врагов была с перебором занята царскими палачами, белогвардейцами и кулаками-мироедами. С другой — Советская Россия интенсивно готовилась к мировой революции, и в этом режиме любой иностранец мог оказаться более классово близким, чем случайно выбранный соотечественник. Чех служил помощником коменданта Бугульмы, поляки и дети швейцарскоподданных создавали ЧК и ОГПУ, а одним из «Красных дьяволят» был юный китаец, в первой экранизации превратившийся в американского негра и лишь во второй, как все помнят, в цыгана.
Вполне терпимым было и отношение к социально далеким литературным героям с транснациональными амбициями вроде мрачного инженера-мизантропа Гарина либо веселого афериста Бендера. Вот тридцать лет спустя герой, усердно косплеящий Остапа Ибрагимовича, непременно оказался бы американским шпионом — как в сатирическом детективе Олега Сидельникова «Нокаут» (1958).
Да и чекисты в двадцатые годы воспринимались как революционные ангелы смерти, которых не следует ни восхвалять, ни поминать лишний раз — ни просто обращать на себя их внимание. В этом убедился детский писатель Николай Смирнов, в 1929 году выпустивший недетскую повесть «Дневник шпиона». Ее герой, английский агент Кент, пытался во время гражданской войны выстроить антисоветское подполье на пару с князем-белогвардейцем Долгоруковым. Смирнова вызвали в ОГПУ и два месяца допытывались, где автор нахватался шпионских методов, столь толково описанных в книжке. Смирнов с большим трудом доказал, что вычитал все в английских газетах и книжках про знаменитого Сиднея Рейли, будущего прообраза Джеймса Бонда. Покинув Лубянку, во дворе которой Рейли был зарыт четырьмя годами ранее, Смирнов поспешно дописал «Джек Восьмеркин — американец» и более темы шпионов и иностранцев не касался, сосредоточившись на изучении строек социализма. А чекисты снова стали Теми-Кого-Нельзя-Называть.
Еще одним исключением из правила «ни слова про шпионов» оказался знаменитый роман «Человек меняет кожу» (1933) Бруно Ясенского, несколькими годами раньше высланного из Франции. Книга рассказывала о строительстве гигантской плотины при помощи иностранных инженеров, один из которых оказывался, естественно, профессиональным шпионом-вредителем. Ясенский подарил ему биографию и имя бывшего резидента английской разведки в Туркестане Фредерика Бейли. Книга пользовалась огромным успехом, за четыре года выдержала десять переизданий, была переведена на множество языков, причем для английской версии Ясенский заранее написал послесловие в виде открытого письма Бейли.
Автор объяснил, что хотел угодить полковнику, который наверняка ведь мечтал вернуться в Туркестан для реванша. Год спустя роман жестко раскритиковал первый секретарь ЦК КП(б) Таджикистана и бывший глава Госиздата Григорий Бройдо — но не за шпионов, а за антитаджикские и антирусские выпады. Ясенский пожаловался Сталину, Сталин цыкнул, Бройдо извинился, через полгода был возвращен в Москву с понижением, потом снова возглавлял издательства, в рекордные сроки наладил выпуск собрания сочинения Сталина, в августе 1941 года сел на 10 лет (в конце войны по болезни отправлен в 10-летнюю ссылку). Ясенского расстреляли за три года до ареста Бройдо.
Литературные шпионы тут, конечно, ни при чем. Но то ли с учетом разных казусов, то ли в силу известного изречения про важнейшее из искусств отражать изменения следующего десятилетия был мобилизован исключительно кинематограф.
Мы знаем все, мы знаем всех
Изменения были революционными — вернее, контрреволюционными. К тридцатым годам идею мировой революции официально пристукнули, ее адептов приструнили либо выслали, а вавилонский интернационализм завели под единую гребенку со строго определенным количеством зубьев: героям книг и фильмов положено быть русскими с небольшим вкраплением комических, но мудрых украинцев, одним вспыльчивым, но страшно порядочным грузином и нерегулярными представителями Северов или Средней Азии. Стартовали массовые судебные процессы, в рамках которых вредители и враги народа все неизбежней увязывались с представителями иных стран. Вряд ли кто-нибудь теперь даже в шутку посмел бы отрекомендоваться сыном турецкоподданного. В газетах и массовом сознании чекисты стали прославляемыми героями не хуже летчиков.