Когда тема Карла Римека была исчерпана, Лимасу пришлось подробно рассказать о некоторых своих менее значительных агентах, об организации работы берлинской резидентуры, способах связи, сотрудниках и подручных средствах – явочных квартирах, транспорте, звукозаписывающей и фотографической аппаратуре, которую они использовали. Допрос продолжался ночью и в течение всего следующего дня, и, добравшись наконец до постели, Лимас отметил про себя, что выдал все, что ему было известно о разведке союзных держав в Берлине, выпив при этом две большие бутылки виски.
Одна мысль не давала ему покоя: Петерс был уверен, что Карлу Римеку помогали, причем сотрудничал с ним некто очень высокопоставленный. Но, как он припоминал сейчас, точно такое же мнение в разговорах с ним высказывал Шеф. У него тоже вызывали сомнения масштабы доступа Римека к секретной информации. Почему они оба были настолько уверены, что Карл не мог справляться со всем один? Разумеется, у него имелись помощники, как, например, те двое охранников у канала в день их знакомства. Но это были люди незначительные – Карл сообщил ему о них все. Но ведь и Петерс – а уж он-то точно знал, к какой информации имел доступ Карл, – тоже отказывался верить, что Карл действовал в одиночку. В этом мнении Петерс и Шеф слишком явно сходились.
Быть может, так и происходило на самом деле? Вероятно, существовал некто другой. Уж не был ли это тот Особый Агент, которого Шеф всеми силами стремился защитить от Мундта? Это означало, что Карл Римек сотрудничал с этим Особым Агентом и передавал информацию, собранную совместными усилиями. Не об этом ли беседовал Шеф с Карлом, когда попросил оставить их наедине тем вечером на квартире Лимаса в Берлине?
Как бы то ни было, завтра многое может проясниться. Завтра Лимас сделает свой ход в игре.
Он задумался о том, кто мог убить Эльвиру. И зачем это понадобилось. Разумеется, напрашивалось простое и вполне рациональное объяснение: Эльвира могла знать Особого Агента, и тогда именно он был заинтересован в том, чтобы устранить ее… Нет, это совершенно безосновательная гипотеза. Ведь для этого потребовалось бы найти способ пересечь границу: Эльвиру убили уже в Западном Берлине.
И возникал еще вопрос: почему Шеф не сообщил ему о смерти Эльвиры? Чтобы его реакция оказалась более естественной, когда ему скажет об этом Петерс? Впрочем, рассуждения на эту тему ни к чему бы не привели. У Шефа на все имелись свои резоны, причем обычно такие неожиданные, что можно было потратить впустую неделю над их разгадкой.
Уже засыпая, Лимас пробормотал:
– Карл свалял дурака. Эта женщина погубила его. Уверен, что именно она.
Но Эльвира была мертва, а значит, наказана. И тогда он вспомнил о Лиз.
9
День второй
На следующее утро Петерс пришел в восемь, и они без лишних церемоний уселись за стол, чтобы продолжить.
– Итак, вы вернулись в Лондон. Чем вы занялись там?
– Меня списали в архив. Я знал, что моя карьера закончена, еще когда тот козел из отдела кадров встретил меня в аэропорту. Пришлось отправиться сразу к Шефу с отчетом о Карле. А он был мертв – что еще мне оставалось к этому добавить?
– Как с вами поступили дальше?
– Поначалу мне заявили, что я могу просто остаться в Лондоне и получать зарплату до времени выхода на пенсию по возрасту. Они старались выглядеть так омерзительно великодушными, что я вышел из себя и спросил: если уж вы готовы швыряться деньгами и так просто платить мне, то почему бы не сделать немного больше и не начислить мне пенсию в полном размере без стонов о прерванном стаже? В ответ на это озлобились уже они. Дали назначение в банковский отдел, где работает одно бабье. Об этой части своей деятельности я уже многого не помню, потому что стал к тому времени основательно прикладываться к бутылке. У меня началась черная полоса в жизни.
Он прикурил сигарету. Петерс понимающе кивал головой.
– Вот почему мне в итоге дали под зад коленом. Им не понравилось, что я пристрастился к алкоголю.
– Но все же расскажите мне хотя бы то, что вы все-таки запомнили о своей работе в банковском отделе, – попросил Петерс.
– Это было что-то ужасное. Я всегда знал, что не создан для прозябания в конторе. Вот почему до последнего цеплялся за Берлин. Понимал, что если меня отзовут, то отстранят от реальных дел, но такого никак не ожидал. Боже…
– Чем вам пришлось заниматься?
Лимас пожал плечами.
– Я просиживал задницу в одной комнате с двумя дамами – Терсби и Ларрет. Я их прозвал про себя Четвергом и Пятницей, – глуповато усмехнулся он, а Петерс, кажется, так и не понял юмора. – Мы, как это называется у чиновников, «двигали бумаги». Поступало письмо из финансового отдела: «Получено разрешение на выплату семисот фунтов такому-то на таких-то условиях. Пожалуйста, обеспечьте своевременное…» Ну и так далее. Вот в общих чертах и все. Мои Четверг с Пятницей снимали копии, что-то подправляли, подшивали в папку, ставили печать, а я выписывал чек и отправлялся в банк, чтобы оформить перевод.
– Какой банк?
– «Блатт энд Родни». Незаметный маленький банк в Сити. В Цирке существует теория, что выпускники Итона не станут болтать лишнего.
– Стало быть, на самом деле вы знали имена агентов по всему миру?
– Вовсе нет. В этом и заключался фокус. Понимаете, я выписывал чек или банковское поручение, но графа для имени получателя денег оставалась пустой. Банк принимал чек к оплате, прикладывал подписанное как положено сопроводительное письмо, а потом в запечатанном конверте все это возвращалось в группу специальной рассылки.
– А это что еще такое?
– Вот в этой особой группе знали имена и прочую информацию об агентах. Они вписывали фамилии в пустые строки и сами отправляли чеки. Чертовски умно, если вдуматься.
Петерс выглядел разочарованным.
– Вы хотите сказать, что вообще не знали фамилий получателей?
– Нет. Как правило, не знал.
– Как правило, но не всегда?
– Верно. Порой и к нам кое-что просачивалось. Все эти обмены бумагами между банковским, финансовым отделами и группой специальной рассылки порой приводили к сбоям. Усложненность системы давала обратный эффект. А еще бывали редкие случаи, которые вносили хоть какое-то разнообразие в мою жизнь. – Лимас поднялся из-за стола. – Я составил список всех платежей, которые запомнил, – сказал он. – Лежит у меня в комнате. Сейчас принесу.
И он вышел из комнаты слегка шаркающей походкой, которая появилась у него после приезда в Голландию. Вернулся он с парой листов разлинованной бумаги, вырванных из дешевой тетрадки.
– Занялся этим прошлой ночью, – объяснил он. – Подумал, что сэкономлю нам немного времени.
Петерс взял листки, прочитал их медленно и внимательно. Казалось, они произвели на него должное впечатление.
– Хорошо, – сказал он. – Очень хорошо.
– А потом я вспомнил нечто под названием «Роллинг стоун». Мне под эту дудочку удалось даже дважды слетать за границу. Сначала в Копенгаген, а потом в Хельсинки. Просто чтобы сбросить в банках деньги.
– Сколько?
– Десять тысяч долларов в Копенгагене, сорок тысяч марок в Хельсинки. Западных, разумеется.
Петерс опустил карандаш.
– Для кого?
– А бог его знает. При осуществлении этой операции мы использовали систему депозитных счетов. Цирк выдавал мне фальшивый британский паспорт. Я шел в Скандинавский королевский банк в Копенгагене или в Национальный банк Финляндии в Хельсинки и клал деньги на совместный депозитный счет, получая взамен две чековые книжки. Одну на мое фальшивое имя, другую на такое же фальшивое имя, но, как я понимаю, то, которым пользовался агент. В банке я оставлял образец подписи второго держателя счета. Меня им снабжали еще в Лондоне. Позже агенту передавали чековую книжку и фальшивый паспорт, чтобы он мог снять деньги. Поэтому его настоящая фамилия оставалась мне неизвестной. – Он слушал сам себя и думал, насколько неправдоподобно и даже нелепо звучит его история.
– Это была обычная процедура?
– В том-то и дело, что нет. Это были какие-то специальные платежи. И к документам крепился список допущенных.