После выходных, заполненных медленно кипящей паникой, наступил понедельник, а вместе с ним — в последнюю минуту — и отсрочка. Секретарша Вудфилда, на несколько дней слегшая с гриппом, вышла на работу и все объяснила: ей пришло в голову объединить два указателя в один том, чтобы материалы занимали меньше места на полке. Филби и вправду вернул документы. Вудфилд обрушил на Кима бурный поток извинений за неловкую путаницу, в очередной раз восседая над «рекой „розового джина“». Если бы секретарша Вудфилда болела чуть серьезнее и дольше, а ее начальник не нализался так сильно, история Филби могла бы на том и закончиться. Но удача сопутствовала ему: он увернулся от республиканского снаряда в Испании, увильнул от зацепки, подброшенной перебежчиком Кривицким, и едва избежал разоблачения, порывшись в советских документах. «Удача играла в моей жизни огромную роль, — впоследствии признавался он. — Но главное — знать, как ее использовать».
Николас Эллиотт начинал терять терпение. Жизнь в Сент-Олбансе оказалась довольно приятной, но «уединенной». Проведение контрразведывательных операций в оккупированной Голландии требовало написания гигантского количества служебных записок, приводившего к весьма посредственным результатам, и совершенно не предполагало действия. Мир разведки, согласно выводам Эллиотта, делился на «тех, кто сидит за столом у себя в стране, анализируя и оценивая информацию по мере поступления, и тех, кто отправляется в известные и малоизвестные места, чтобы эту информацию раздобыть». Филби принадлежал к первым — одаренный аналитик, умеющий сопоставлять факты, а вот Эллиотт скорее тяготел к последним, и ему «не терпелось оказаться в следующем театре военных действий». Он мечтал о дальних странствиях, отчасти в пику решительному недоверию отца к «загранице». («Будь проклят любой иностранец, если он не занимается скалолазанием, — провозглашал Клод, — а немцы прокляты, даже если занимаются»). Эллиотту остро не хватало риска. С помощью Филби он начал добиваться более активной — и желательно более опасной — роли на своем поприще. Весной 1942 года его вызвали в кабинет Каугилла и оповестили о том, что вскоре он должен отправиться в Каир, а оттуда в Стамбул в качестве представителя Пятого отдела в Турции. На двадцатишестилетнего Николаса Эллиотта возлагалось руководство контрразведывательными операциями в настоящей оранжерее шпионажа, поскольку Турция сохраняла нейтралитет и, подобно Испании и Португалии, служила полем яростной секретной войны. «Я был в восторге», — писал Эллиотт. Филби устроил в его честь прощальный вечер. На следующий день, 11 мая 1942 года, лейтенант флота Эллиотт несколько неуверенно поднялся по трапу пятитысячетонного грузопассажирского судна в ливерпульских доках, входившего в конвой из сорока кораблей, который следовал в Африку.
Трехнедельный путь в Лагос Эллиотт провел, играя в бридж с офицером ВСО, «посланным в Анголу, чтобы затеять там бучу», дожидаясь своей очереди приручать старинное японское корабельное орудие, установленное на корме, и, конечно, то и дело заглядывая в «хорошо укомплектованный бар». Хотя по своим питейным способностям Эллиотт никогда не мог сравняться с Филби, выпивал он с большим удовольствием, несмотря на диабет, с которым боролся, попросту не употребляя сахара. Большинство его коллег даже не подозревали, что он диабетик; проявляя характерное для него безрассудство, Эллиотт не желал поступаться развлечениями ради здоровья. Когда судно вошло в порт Фритауна, на причале Эллиотта приветствовал Грэм Грин — на тот момент не особо довольный жизнью представитель МИ-6 в Сьерра-Леоне, подходящем месте, чтобы собирать материалы для прозы, но полном захолустье с точки зрения разведки. Едва бросив на Эллиотта взгляд, Грин провозгласил его «самым невзрачным армейским офицером, которого когда-либо видел». За выпивкой Грин объяснил, что считает главным поводом для беспокойства «нехватку противозачаточных средств в Сьерра-Леоне», и Эллиотт «сумел частично разрешить эту проблему благодаря щедрости некоторых наших пассажиров». Николас решил, что они предназначались для личных нужд Грина; на самом же деле будущий романист устроил «передвижной бордель», чтобы вытягивать секреты из «двух одиноких немцев, заподозренных в шпионаже за британским судоходством», и работницы заведения требовали защиты от венерических заболеваний.