– Въехали в город. Только что миновали заправочную станцию и мотель. Тихо. Признаков жизни нет. Сигнал со спутника все сильнее. Впереди, через полквартала от нас, церковь. Свет нигде не горит. Никакого движения.
Комро отложил журнал. Он безошибочно уловил какое-то напряжение в голосе Шона. При других обстоятельствах его позабавила бы мысль о двух взрослых мужчинах, которые перепугались маленького сонного городка посреди пустыни. Но Комро давно знал Шона и знал, что, несмотря на все его достоинства, воображения ему совершенно не хватало. Он мог заснуть во время просмотра фильма ужасов – таким он был человеком.
Комро прислушался.
За потрескивающим шумом статического электричества он разобрал урчание двигателя фургона, а затем тихие голоса.
Шон: Как-то тихо.
Крейн: Да, сэр.
Пауза.
Крейн: Сэр?
Шон: Да?
Крейн: Вы это видели?
Шон: Что именно?
Крейн: Там, на тротуаре. Похоже на тело.
Шон: Показалось.
Еще одна пауза, затем Комро услышал, как фургон остановился под взвизг тормозов.
Шон: Черт.
Крейн: Вон еще один, сэр.
Шон: Вроде мертвый.
Крейн: Может быть…
Шон: Нет. Оставайся в фургоне.
Затем он громким и деловым голосом вызвал базу:
– Капер-один вызывает Вандал-Дека. Прием.
Комро взял микрофон:
– Прием. Что там происходит?
Шон напряженно ответил:
– Сэр, тут тела. Много тел. Кажется, все мертвы.
– Капер-один, вы уверены?
– Ради всего святого, – сказал Шон. – Конечно, уверены.
Комро мягко произнес:
– Капер-один, идите к капсуле.
Он обвел кабинет взглядом. Двенадцать мужчин из неполной дежурной команды смотрели на него пустыми, невидящими глазами. Все до единого слушали передачу.
Фургон снова ожил.
Комро скинул ноги со стола и нажал красную тревожную кнопку на консоли. Это действие автоматически изолировало комнату управления полетами и запрещало входить и выходить из нее без разрешения Комро.
Затем он поднял трубку:
– Соедините с майором Менчиком. Менчик. Это очень важно. Я подожду.
Главным ответственным дежурным в феврале назначили Менчика, который отвечал за деятельность программы «Скуп».
В ожидании ответа Комро прижал трубку телефона к плечу и закурил. Тем временем из громкоговорителя донесся голос Шона:
– Они точно мертвы, Крейн?
Крейн: Да, сэр. Они умерли, но, кажется, без мучений.
Шон: Не знаю, и на мертвецов-то они не очень похожи. Чего-то не хватает. Чудно… Но они точно мертвы. Их тут несколько десятков.
Крейн: Как будто они бросили свои грузовики и упали замертво.
Шон: На улицах, на тротуарах…
Вновь тишина, которую вдруг резко прервал голос Крейна:
– Сэр!
Шон: Боже.
Крейн: Вы его видите? Человек в белом, вот он идет…
Шон: Вижу.
Крейн: Он просто переступает через них, словно…
Шон: Он движется к нам.
Крейн: Сэр, если вы не против, мне кажется, нам стоит убираться отсюда…
Затем раздался пронзительный крик, а за ним – потрескивание помех. Тут передача прервалась, и восстановить связь с солдатами так и не удалось.
3. Кризис
Говорят, когда Гладстону сообщили о гибели Гордона Хартунского в Египте, тот только раздраженно пробормотал, что генерал мог бы выбрать и более благоприятное время для своей смерти: его кончина вызвала беспорядки и привела правительство Гладстона к кризису. Однако когда помощник премьер-министра указал на уникальность и непредсказуемость данных обстоятельств, Гладстон как отрезал: «Все кризисы одинаковы».
Разумеется, он имел в виду только политические кризисы. В 1885 году, да и в последующие сорок лет, ни о каких научных кризисах даже вопрос не вставал. Но с тех пор произошло целых восемь крупных и важных происшествий, только два из которых получили широкую огласку. Любопытно, что вышеупомянутые кризисы – открытие атомной энергии и возможность полета в космос – основывались на развитии химии и физики, а не биологии.
Но этого следовало ожидать. Физика стала первой из естественных математических наук, которая всегда шагала в ногу со временем. За развитием физики последовал расцвет химии, но биология, словно умственно отсталый ребенок, вечно плелась где-то позади. Даже во времена Ньютона и Галилея люди знали о Луне и иных небесных телах больше, чем о собственном организме.
Ситуация изменилась только в конце 1940-х годов. Новая эпоха биологических исследований началась в послевоенный период, чему весьма способствовало открытие антибиотиков. Неожиданно на развитие биологии с большим энтузиазмом начали выделять средства, и результат не заставил долго ждать: именно в те времена изобрели транквилизаторы и стероидные гормоны, начали осваивать химическую иммунологию и изучать генетический код. К 1953 году разрабатывали методы трансплантации почки, а в 1958 году уже создали первые противозачаточные таблетки. Вскоре биология удостоилась звания самой быстроразвивающейся отрасли науки; наши познания в данной области за прошедшее десятилетие удвоились. Дальновидные исследователи на полном серьезе говорили о редактировании генома, контроле эволюции, управлении разумом – еще десять лет назад подобные идеи называли не более чем безумными спекуляциями.