— На берегу должны были стоять мы, — сказал Юрген, несколько обескураженный.
— Вот когда выбьете, тогда и встанете.
— А как тут вообще, в других районах? — спросил Юрген, чтобы немного сменить тему.
— Черт его знает! Старик разругался со всем местным начальством. Он признает над собой только одно начальство — рейхсфюрера. А тут лезут всякие! Начальник штаба Баха–Зелевски СС–штандартенфюрер Гольц сунулся с указаниями, как проводить одну операцию. Ну, Старик ему и ответил. Взял пулемет, поехал к штабу и врезал по окнам. Бах–Зелевски попробовал ему за это попенять, так Старик сказал ему, что если этот Гольц еще раз сунется, то он его просто убьет. Тут еще СС–группенфюрер Рейнефарт возомнил себя нашим начальником. Старик вызвал его на дуэль. Тот больше у нас и не появлялся. Ни мы к ним, ни они к нам. Ни черта не знаем!
— Сумасшедший дом, — сказал Юрген.
Со стороны поляков, лежавших у стены, донесся какой–то шум. Они уже не лежали, они стояли и наскакивали друг на друга, сталкиваясь грудью, как бойцовые петухи.
— Ты, английский прихлебала, вот русские придут, мы вас всех к стенке поставим! — кричал один.
— Молчи, еврейский прихвостень! Мы заставим Сталина признать нашу победу, а потом мы вас всех перевешаем! — кричал другой.
— Чего это они? — спросил Юрген.
— Собачатся, не видишь? — сказал Штейнхауэр. — Их так и взяли. У них тут две группировки, одна вроде как отечественная, Армия крайова, другая вроде как народная, Армия людова, одна за англичан с американцами, другая за русских, те союзники, а эти собачатся.
— И как ты их различаешь?
— А чего мне их различать?! По мне, что одни — бандиты, что другие. И от одних пулю ждать можно, и от других. Я бы их поставил к одной стенке и расстрелял бы. Да Старик приказал языков привезти, похожих на офицеров. Он и расстреляет.
Юрген перевел товарищам высказывания поляков, они показались ему забавными.
— Не дели шкуру неубитого медведя, — сказал Брейтгаупт.
«Verkaufe nicht das Fell, ehe du den Bären hast.»
Это сказал Брейтгаупт.
Они дружно кивнули: это точно. С Брейтгауптом вообще трудно было не соглашаться.
— Это как если бы у нас была одна партия националистическая, а другая — социалистическая, тоже бы, наверное, собачились, — сказал Красавчик, — вот так посмотришь на все это и подумаешь невольно, что национал–социалистическая — это еще не худший вариант, — неожиданно закончил он.
Юрген тоже посмотрел и подумал. Он попробовал не согласиться с Красавчиком. К его удивлению, далось ему это с трудом.
* * *
Это только говорилось, что они сменили бригаду Дирлевангера. Они дрались как сиамские близнецы, сросшиеся спинами, эсэсовцы били на запад, они — на восток. Они знали, как важно ощущать в атаке плечо товарища. Здесь они узнали, что ощущать спину товарища — это тоже хорошо. Ведь в городе главная опасность всегда исходила со спины, трудно сражаться, все время оглядываясь. На фронте они привыкли смотреть только в одну сторону, встретиться с противником лицом к лицу они никогда не боялись.
Они и рады были бы разъединиться с бригадой Дирлевангера, эти эсэсовцы уже давно не казались им славными парнями, но они не могли это сделать, они оставались товарищами поневоле. После проведения очередной операции они возвращались в их общую штаб–квартиру, чтобы немного поспать, упав на кровать, в относительной безопасности, чтобы поесть, чтобы взять боеприпасы. Боеприпасами их снабжали исправно, с чем с чем, а с этим у них не было проблем. Они набивали подсумки и ранцы и вновь уходили в город, углубляясь в хитросплетение улиц.
Юрген поднял руку вверх — стоять! Он выглянул из–за дома, взятого ими накануне. Перед ним был очередной квартал, длинный ряд домов, частично разрушенных и уже носивших следы штурма. Они повторяли путь, уже пройденный однажды солдатами Дирлевангера. Невозможно было угадать, в каком из домов засели повстанцы. Силы у них были уже не те, на все дома их не хватало, они концентрировались в каком–нибудь одном и оборонялись в нем до последнего. Определить, в каком, можно было только одним способом — вызвав огонь на себя.
— Вперед! — крикнул Юрген и бросился через улицу.
Загремели выстрелы, в одном из домов в окнах показались повстанцы с винтовками в руках. Туда! За спиной Юргена кто–то вскрикнул, упал с металлическим лязгом на мостовую. Это была их дань разведке. Сколько повстанцев было в доме, тоже было неясно. Это могло показать только вскрытие, вскрытие дома. Отделение? Взвод? Они узнают это потом, когда захватят дом и пересчитают число погибших. Это могла быть рота. Тогда, скорее всего, пересчитают их. Им это будет уже безразлично. Да они и сейчас ни о чем особо не задумывались. Они просто приступали к выполнению работы, становящейся помаленьку привычной.
Они расчистили гранатами вход в дом и стали постепенно продвигаться наверх, беря каждый новый этаж как очередную вражескую линию обороны. Они врывались в квартиры, как в траншеи, стреляя не глядя вправо и влево. Здесь не могло быть никого, кроме повстанцев. Любой, кто находился в этом доме, независимо от возраста и пола, был повстанцем. Это была железная логика.
На втором этаже они сделали короткую передышку.
— Делу время, потехе час, — сказал Брейтгаупт и достал из ранца пачку галет.
«Erst die Last, dann die Rast, erst die Arbeit, dann's Vergnügen.»
Это сказал Брейтгаупт.
Он разделил пачку по–братски и сел в кресло, положив вытянутые ноги на тело убитого повстанца. Он сидел и жевал галету, как крестьянин жует свой полдничный бутерброд после тяжелой работы в поле.
— Шоколаду бы, — мечтательно сказал Красавчик. Шоколад был лучше галет. Но последнюю плитку они съели два дома назад. — Вот черт! — воскликнул он и прыгнул рыбкой в распахнутую дверь в соседнюю комнату.
В окне перед ними медленно опускалась на веревке связка из нескольких динамитных шашек. Горел кончик бикфордова шнура. Это был «подарок» от повстанцев с верхнего этажа. Он походил на праздничный торт с горящей свечкой. Так показалось Юргену, который еще облизывал губы, вспоминая вкус помянутого Красавчиком шоколада. Он повторил прыжок Красавчика. Они выбрали правильную позицию — в комнате было две двери, им было куда прыгать.
Брейтгаупту было некуда прыгать. Он и не мог прыгнуть. Он сильно ошибся, приняв кресло за дерево на краю поля. Все, что он мог сделать, это кувыркнуться на бок, подтянув ноги к животу.
Прогремел взрыв. Юрген с Красавчиком поднялись с пола и одновременно вступили с разных сторон в разбитую взрывом комнату. Они шли с опаской. Они страшились увидеть изувеченное тело Брейтгаупта. Они любили этого молчуна, их старого и верного товарища, с которым они прошли столько дорог и выходили из стольких переделок. Они подняли перевернутое кресло, все посеченное осколками. Брейтгаупт поднялся сам, он был невредим. Это было хорошее старое кресло. Брейтгаупт на поверку не ошибся с выбором.
Они задали перцу этим шутникам сверху. Они их выкинули из окон, чтобы им впредь неповадно было так шутить. Они дошли до чердака, там у повстанцев не было иного пути для отступления, кроме как на небо. Но двое попытались все же уйти по крыше в соседний дом. Одного из них Красавчик, высунувшись в чердачное окно, срезал очередью. Второй скрылся. У соседнего дома не было крыши, вместо нее был провал, он прыгнул в этот провал. Его пиджак в крупную клетку распахнулся как крылья. Эти крылья не могли удержать его, он должен был разбиться. Но когда они подползли к краю крыши, они не увидела тела. Свежего тела. Было одно, но старое. На нем сидели две толстые крысы. Они подняли к ним свои морды, недовольно пошевелили усиками и вернулись к своему обеду.
Они осторожно спустились вниз по уступам разрушенной стены и прошли весь этот дом сверху вниз, заглядывая в каждую квартиру. Этот дом был пуст. Но это ничего не значило. Повстанцы могли появиться в нем опять, пробравшись какими–то известными только им путями.
Внизу стоял бронетранспортер. Граматке деловито выгружал из него канистры. Он методично таскал их к подвальным окнам и выливал туда. Пахло бензином. Посреди улицы зияли открытые дыры канализационных колодцев. Из них тоже пахло бензином. Подвалы были основным местом укрытия повстанцев, канализационная сеть — дорогами для перемещения и снабжения. Это они знали от Штейнхауэра.