К обеду и с тем, чтобы забрать дам, прибыл их молодой друг, именовавшийся «доктор Леня». «Доктор Леня» действительно имел высшее медицинское образование, но несколько лет назад бросил врачевать по службе и с тех пор пребывал в свободных художниках. Считалось, что у него «прорезался голос», он готовился стать певцом (было ему около 30). Думаю, что он слегка практиковал в артистической среде и имел много свободного времени, которое щедро отдавал Татьяне Львовне и Маргарите Николаевне и, конечно, дому Ермоловой, а наличие собственного маленького автомобильчика делало его особо ценным помощником в тогдашней не избалованной еще частными автомобилями Москве. Фигура «доктора Лени» в те годы была для меня комичной и непонятной — молодой, сильный, красивый человек посвящает свою жизнь двум старухам! Теперь же, оглядываясь на прожитое и видя, как много в нем значат короткие встречи с людьми типа Щепкиной-Куперник, измеряемые часами, и как много в нем пустых, никчемных лет, я смотрю на «доктора Леню» по-иному — как на человека, уже в молодые годы одаренного пониманием истинного смысла жизни, ибо многое из того, что мне тогда казалось более важным, я прочно забыл.
Маргарита Николаевна, дочь Марии Ермоловой, и, как я узнал много лет спустя, весьма вероятно, дочь того же Куперника, чувствовала себя счастливой в тени Татьяны Львовны. Она смотрела на нее, внимала ей с наслаждением, сама почти не участвовала в разговоре, а если к ней обращались, отвечала кратко и несколько суховато. Когда я в числе прочих провожал гостей к машине, вышла какая-то заминка, и так получилось, что, несмотря на твердые знания этой части правил приличия, я поднял руку для прощания на несколько секунд раньше дам. Маргарите Николаевне менее секунды понадобилось для того, чтобы опустить свою, которую едва начала поднимать, и еще менее секунды понадобилось Татьяне Львовне, чтобы заметить и отреагировать на создавшуюся ситуацию и подхватить мою руку, не дав ей повиснуть в неловкости.
Еще однажды приезжали они при мне в Мозжинку, и один раз я по поручению Тарле заехал с Василием на дачу в Успенское — они снимали ее на все лето. Впрочем, может быть, в Ильинское, помню, что где-то между Мозжинкой и Москвой на перепутанных подмосковных дорогах. Эти встречи были скорыми, почти без впечатлений. Запомнил уютный письменный столик Татьяны Львовны, стопку исписанных листков, Маргариту Николаевну с книжкой — рядом, в кресле.
Потом, в 52-м Татьяны Львовны не стало.
Как-то в 54-м я, опять по поручению Тарле, заехал в дом Ермоловой. Мне не очень хотелось видеть Маргариту Николаевну, и я попросил Василия самого занести ей предназначенный для нее сверток. Она вышла вместе с Василием и кинулась ко мне:
— Яшенька! Отчего вы не зайдете?
Пришлось мне проследовать за ней. Следующие полчаса совершенно изменили мое о ней представление. Это была милая, живая, хлопотливая женщина, и грусть ее о Танечке была светлой. Сфинксу больше нечего было охранять, и он превратился в человека, и стало понятно, кого любил или кем был увлечен Тарле двадцать лет назад.
Когда я бываю на Новодевичьем, я никогда не забываю подойти к памятнику Ермоловой, а у ее ног справа и слева две таблички со знакомыми именами, которые мне, по мере удлинения интервала между нашими переправами, становятся все дороже.
1983
Слово о Белозерской-Булгаковой
Однажды, более полувека назад, я сидел в глубоком кресле у письменного стола, за которым, сердито меняя авторучки, словно торопясь закончить какое-то нудное дело, быстро-быстро что-то писал Евгений Викторович Тарле. Закончив страницу, он взглянул на меня и сказал:
— Совсем недавно на твоем месте в этом же кресле сидел Эррио.
Это происходило в ныне знаменитом Доме на набережной, где Тарле, которому после войны, на восьмом десятке, уже трудно было мотаться по два раза в месяц в столицу (да и дел в Москве у него стало поболее), занимал три небольших комнаты в бывшей квартире Петра Красикова, с согласия вдовы покойного революционера. Так что место было вполне историческим, и факт пребывания здесь бывшего премьер-министра Франции и в дальнейшем председателя Национального собрания меня не очень удивил.
Но у Тарле в запасе был еще один сюрприз и он, взглянув на часы, продолжил:
— А сейчас ты увидишь живого потомка князя Рюрика!
Я стал мысленно рисовать себе образ законного претендента на российский престол — резко очерченный дремучий профиль с большой белой бородой, возможно, даже раздвоенной.