Хейнкель с удивлением уставился на Удета. Его большой, вислый нос начал багроветь, задергалось веко кривого глаза.
— Право, доктор, вы настоящий энтузиаст. — Удет положил руку на плечо конструктора. — Но, боюсь, меня эти прыжки — вы не обижайтесь, если я назову их лягушачьими, — не привели в восторг. Впрочем, поздравьте Варзица. Он храбрец.
— Разве вы не хотите поздравить его лично?.. Он был бы счастлив, пробормотал Хейнкель.
— Простите, доктор. Я слишком долго ждал, когда же наконец ваш лягушонок оторвется от земли. Я спешу. До свидания.
Хейнкель неумело вскинул руку в нацистском приветствии, как обиженный ребенок, посмотрел вслед квадратной генеральской спине, резко повернулся и, подталкиваемый сухим горячим ветром заработавших винтов, по-старчески засеменил к дожидавшемуся поодаль Варзицу.
— Эти люди не заметят и божественного перста истории, — проговорил он, и Варзиц расценил эту фразу, как невольно вырвавшееся извинение.
И хотя Хейнкель мог не извиняться перед собственным летчиком-испытателем этой заранее придуманной фразой, он действительно оправдывался, что не сумел объяснить Удету невероятность происшедшего.
— Все же сегодня великий день, доктор, — сказал Варзиц.
Летчик был взволнован неожиданным доверием Хейнкеля. Эта вспышка откровенности значила для него больше, чем само участие в решающем испытании реактивного самолета. Она заслонила собой и напряжение страшного пятидесятисекундного полета, и фантастичность перспектив, открывшихся ему там, наверху.
Но Хейнкель уже понял, что в раздражении сказал ненужную, очевидно, опасную фразу.
— Я уверен, Варзиц, ОН нас поймет, — напыжившись, проговорил Хейнкель, — и ОН оценит наши усилия. Так что будем работать дальше.
Хейнкель, хотя и был уже стар, не утратил энергии. Не раз жизнь ставила его в отчаянные положения, но милостивая судьба спасала от банкротства, как это произошло в страшную инфляцию после первой мировой войны и в кризис тридцатых годов. В первый раз выручил Хейнкеля богатый поклонник авиации, во второй — советский заказ на изобретенные им катапульты и летающие лодки.
Три года назад конструктор создал двухмоторный «Хейнкель-111». Машина стала основным бомбардировщиком люфтваффе, оправдала себя в Испании. Но тут престарелого конструктора увлекла работа над реактивным истребителем. Он сделал две модели — «Хе-176» и «Хе-178». Первый истребитель — «Хейнкель-176» — он и демонстрировал генерал-директору Удету.
Однако генерал сегодня не понял Хейнкеля.
— Ну что ж, мы еще посмотрим, кто кого, — погрозил Хейнкель генеральскому самолету, уходящему в знойную дымку июньского дня.
В это время Удет, не заглянув, как обычно, в пилотскую «Зибеля», прошел в задний отсек, отделанный под «походный бар».
— Пусть штурвал берет второй, а ты приготовь мне бренди, — сказал он шеф-пилоту Паулю Пихту.
Ледяное бренди вернуло генералу утраченную бодрость. Раздражение исчезло. К тому же самолет взлетел, а в воздухе Удет всегда чувствовал себя лучше.
— Ты видел эту лягушку, Пауль?
— Видел, господин генерал, — ответил адъютант.
— Недоносок без пропеллера. Дурацкая работа. Еще бренди, Пауль!
Огладив любовным взглядом пятиярусную батарею бутылок, самую полную, как утверждали знатоки, коллекцию бренди в мире, Удет снова с тоскливой горечью подумал: никогда, нет, никогда не вкусить ему сполна всю крепость напитка, заключенного в этих бутылках. С тех пор как он перестал летать, опьянение приходило к нему тусклым, земным.
Удет взглянул на адъютанта. Тот сосредоточенно готовил новую смесь из бренди и лимонного сока.
Прямого, иногда даже грубоватого генерала устраивал этот молодой человек — умный, расторопный, преданный. С ним Удета свела судьба в Швеции. Пихт хотел добыть офицерский чин в бою, и Удету пришлось согласиться с его просьбой — послать в Испанию, хотя серебряные погоны адъютанту Удета были обеспечены и без этого риска. Но Удет сам был таким же отчаянным и не любил покровительства. Разумеется, Пихта испытывали в разных учреждениях, Пихта проверяли. Генерал-полковнику, впоследствии генерал-директору люфтваффе, заместителю самого Геринга, полагался шеф-пилот и адъютант с более высоким чином и положением, но Удет умел ценить и храбрость, и преданность, и ту особую любовь к авиации, которая сроднила их обоих — старого и молодого.
— А ты что скажешь, Пауль? — спросил Удет, принимая от Пихта новый стакан.
— Что вас интересует, господин генерал?