НА ВСЯКОГО ЛИ МУДРЕЦА…
Они встретились единственный раз в понедельник 10 июня 1974 года, когда съемочная группа в составе С. Ф. Бондарчука, В. И. Юсова, Ю. В. Никулина, В. М. Шукшина, В. В. Тихонова, И. Г. Лапикова, Г. И. Буркова и И. Лазаренко, а также секретаря по идеологии Ростовского обкома партии М. Е. Тесли прибыла в Вешенскую по приглашению автора романа «Они сражались за Родину». И прежде чем попытаться понять, что, собственно, во время этой встречи произошло и чем она для Шукшина стала, стоит попробовать разобраться в предыстории вопроса.
Шукшин уже после поездки в Вешки признавался в разных интервью, что прежде относился к Шолохову с предубеждением. «Я сделал для себя открытие, — говорил он корреспонденту «Правды». — До этого у меня было представление о Шолохове только по рассказам разных людей — актеров и писателей, по разговорам в клубах, компаниях, в гостях. А это упрощало его, или, вернее сказать, создало у меня неточное представление о нем <…> Знакомство мое с посредственными писателями способствовало упрощенному представлению о Шолохове». И еще более жестко та же мысль была выражена в беседе с Г. Цитриняком: «Я немножечко от знакомства с писателями более низкого ранга, так скажем, представление о писателе наладил несколько суетливое… Упрощение шло из устной информации, которая получалась с разных сторон».
Какие именно посредственные писатели более низкого ранга сформировали у Шукшина, вообще не так много с писателями общавшегося, неверное, суетливое представление о Шолохове, какая устная информация тут имеется в виду, сказать теперь трудно. Это в равной степени мог быть союз-писательский официоз, либо кто-то из либералов, однако дальше случилось так, что предубежденно настроенный по отношению к Шолохову Шукшин приезжает в Вешки и — что же?
«Шолохов перевернул меня. Он мне внушил не словами, а присутствием своим в Вешенской и в литературе, что нельзя торопиться, гоняться за рекордами в искусстве, что нужно искать тишину и спокойствие, где можно глубоко осмыслить судьбу народа… Шолохов открылся мне в его реальном земном свете, в объективном, естественном, правдивом свете труженика в литературе».
Так говорил Шукшин в интервью, и из этих слов следует, что все, что было до этого в его личном восприятии Шолохова, происходило при освещении лживом, неестественном и необъективном, а потом воссиял свет истинный. И тут опять возникает Василий Белов, в чьих мемуарах прослеживается чем-то похожая эволюция по отношению к автору «Тихого Дона», тем более что на эту тему оба Василия не раз говорили.
«Частенько он спрашивал меня о Шолохове, о наших встречах с писателем по молодежному Болгаро-Советскому клубу. Его встреча с Шолоховым во время съемок фильма “Они сражались за Родину” перевернула все его интеллигентские представления о писательстве… Нельзя забывать, что евреи с помощью демагогии энергично и постоянно внушали нам ложные представления о Шолохове. Ядовитая мысль о плагиате, запущенная определенными силами и поддержанная Солженицыным, посещала иногда и мою грешную голову. Сердце, однако же, вещало нечто другое, — писал Белов в «Тяжести креста», а следом признавал: — Я был в легкой оппозиции к современному классику. Но мои тогдашние представления о Шолохове связаны были не с солженицынской инсинуацией о “Тихом Доне”[63], а с “Поднятой целиной”, где главный герой учит мужиков-казаков, как надо пахать. Я не напрасно считал эту книгу уступкой конъюнктуре, что и подтвердилось в серьезных и благожелательных исследованиях».
И чуть дальше, вспоминая свою встречу с Шолоховым на Дону летом 1967 года, Белов рассказывал: «В толпе, окружившей Шолохова, функционер ЦК ВЛКСМ Гена Серебряков давил мне на ботинок, чтобы я не сказал лишнего, но я и не говорил лишнего, я только спрашивал нечто лишнее. Даже вроде бы упрекнул Михаила Александровича за “Поднятую целину”… Я спросил, сколько надо было иметь пудов зерна, чтобы угодить в число раскулаченных. “Сорок пять пудов, — глухо промолвил Шолохов. — Иногда даже меньше”. Что значили сорок пять пудов даже для иногородних, не говоря о коренных жителях Дона? Я сказал, кого и как раскулачивали у нас на Севере, но клевреты Сергея Павлова быстренько усадили Шолохова в машину и увезли».
63
Тут возникает вопрос: знал или не знал Шукшин о разногласиях между Михаилом Александровичем Шолоховым и Александром Исаевичем Солженицыным? Кампания по обвинению Шолохова в плагиате «Тихого Дона» по-настоящему разыгралась лишь осенью 1974 года, когда в Париже была опубликована книга И. Медведевой-Томашевской «Стремя „Тихого Дона“» с предисловием А. И. Солженицына. До этого могли ходить, конечно, какие-то слухи, опиравшиеся на публикации в западной прессе, но насколько придавал им значение Шукшин? Анатолий Заболоцкий считал, что придавал: «По мнению, созданному в Москве о Шолохове, он представлялся надуманным классиком, который и „Тихий Дон“ будто бы не сам написал. Макарыч вспоминал, как на пароме в Новочеркасске музейная дама втолковывала ему новые данные из Англии о плагиате Шолохова». Однако это воспоминание ничем не подтверждается. Что же касается В. Белова, то он относился к Солженицыну с явным уважением, свидетельством чему опубликованная в седьмом томе собрания его сочинений публицистика. Некоторое раздражение по отношению к Солженицыну могло возникнуть у Белова в 1993-м, когда автор «Привычного дела» написал автору «Архипелага ГУЛАГ» полное горечи и недоумения открытое письмо в связи с событиями октября того черного года, и не исключено, что именно позиция Александра Исаевича, поддержавшего расстрел Белого дома, повлияла на тональность беловских мемуаров. Но — и это личное свидетельство автора этой книги — на мой вопрос, как вы относитесь к Солженицыну, заданный Белову в 2000 году, Василий Иванович ответил: «Очень хорошо отношусь, очень ценю его».