— Лучше не чеплять их, — возразил полицай, — отчаянные… ик! Лучше выпьем. — Он опустил голову в чашку с капустой.
Тыхтало презрительно оглядел захмелевших полицаев. «Разве это вояки? Так себе, слабаки! Вот он, бывало!» Впрочем, и сейчас Тыхтало пьет не пьянея. Только злости в нем прибавляется. На всех, на весь мир! Никому нельзя довериться, ни в ком правды нет — по себе знает. И никуда от этого не уйдешь. «Дурачье!.. Вот он — другое дело. Всякую драку умеет себе на пользу обратить. Вот этот мундир, например… Приятно было получить его за храбрость при поимке отчаянного пленного пограничника, который заколол двух немецких солдат… Тряпки, разумеется, мелочь. У меня припрятано кое-что поценнее. Неплохо бы лагерь Ковалева пощипать: там была бы пожива! Там бы я разгулялся, от всей души!»
Опрокинув в широко раскрытый рот стакан первача, Тыхтало насторожился: «Будто кто за дверью скребется? Кому бы это в сени попасть?» Прихлопнув на огненно-рыжей шевелюре белую смушковую кубанку, мельком оглядел себя в зеркало. Точь-в-точь подсолнух на заре!..
Тяжелой походкой двинулся из горницы, вытащив наган.
Гулкий револьверный выстрел, возня и топот ног в сенях всполошили полицаев. Захлопали выстрелы.
Два конника на широкой рыси проскакали в сторону леса: это партизанские лазутчики побывали в логове Тыхтало.
Тыхтало задыхался от ярости:
— И наган, сволочь, выбил, и кубанку сбил с головы!..
— Нашел о чем жалеть, пане начальник! Помешкай бы немного, вас самого уволокли бы в Хинельский лес. А там разговор короткий.
— Это все Ковалев!.. — бесновался Тыхтало. — Ну, погоди у меня. Только не переместил бы он свой табор! Возьмем подмогу из Севска и… Вот так, господа! — Тыхтало сжал огромный кулачище, словно сдавил в нем ковалевских партизан. — А наумовцы? Связь есть у них с Ковалевым? Должна быть. Непременно… Вот в чем закавыка… Тут ухо востро держать надо!
— Да уж не хлопать! Запросто можно голову потерять, не только кубанку! — захихикал полицейский.
25 сентября 1942 года мы встретились с командирами Степного отряда. Уединились на тихой солнечной поляне на берегу Ивотки, где проводились комсомольские собрания, принимали присягу и решали свои самые важные дела.
Говорил капитан Наумов — откровенно, без скидок на самолюбие.
— Вы плохую услугу оказываете населению. Собрали людей со всей округи, привязали себя к табору. А ведь даже охрану мирных жителей не можете обеспечить силами своего отряда, да еще расположились на опушке леса, в доступном для противника месте. Привлечете в лагерь врага, понесете неоправданные потери. Защищаться надо нападая. В этом — смысл партизанской войны. Надо теснить полицию, вышибать их гарнизоны из сел, а не тянуть жителей сюда…
Гостям неприятно выслушивать то, что говорит Наумов. Разве они мальчишки, чтобы их отчитывали? Особенно недоволен Юрко — он приехал за старшего. Хмуря тяжелые брови, он покусывает горький стебелек сухой полыни. Слова Наумова горше. Юрко выплюнул огрызок. Серые глаза горят недобрым огоньком.
— Капитан Наумов говорил здесь о какой-то группе. У нас, чтобы вы знали, не группа, а бригада! Бригада! Ясно вам?
— Колхозная бригада! — под смех наумовских командиров уточнил Коршок. Охраняя военный совет, он одновременно слушает и подает реплики.
— Не колхозная, а партизанская бригада! — повторяет Юрко. Перетянутый ремнями, с биноклем на шее, он держит себя важно. Испортила парня власть.
— Вы весной ушли из Хинели: ковпаковцы, ворошиловцы, ямпольцы… Вы тоже, капитан, драпанули с эсманцами… Велик Брянский лес, но до него от Хинели — добрая сотня верст. Вот туда за собой народ из Сумщины действительно не потащишь. Здесь его надо было защищать! И кто это сделал без вас? Наш Ковалев! Он один не ушел тогда из леса, от родных хат… Раненый, не испугался ни бомбежек, ни карателей! Ничего!.. Тогда нас, действительно, была группа — всего несколько человек. А теперь? Сотни!.. И мы не потерпим, чтобы кто-то вмешивался в наши внутренние дела. Тем более, что мы здесь — не гости, живем в своем, Хинельском лесу… Ясно?.. А вы в чужой монастырь со своим уставом лезете.
— Это местничество, — послышались возмущенные голоса наумовцев.
— Нет, хуже — зазнайство!
— Я понимаю, сосед, — обратился к Юрко Наумов, — обидно выслушивать о себе такое, но это правда. — Легкий ветерок мягко шевелит прядку светлых волос Наумова, бросает их на высокий крутой лоб. Капитан проводит ладонью по голове. — Дело кончится тем, что ваше воинство будет разгромлено десятком паршивых полицаев… Тыхтало готовит налет, — Наумов повел рукой в сторону Сокола. — Вот Дмитриев с Романом Астаховым побывали в его логове, сами слышали, как грозился Тыхтало напасть на вас.
Наумов замолчал.
— Давайте хотя бы обменяемся паролями, — предложил Анисименко. — А то блуждают по лесу неизвестно чьи люди, неизвестно зачем. Нам нужна определенность…
— И проверить невозможно, — подхватил Наумов. — Попадались в наши руки вражеские агенты и лазутчики. На допросе показывали сначала, будто из вашего лагеря они, партизаны… Уже потом оказывалось, что это — вражины. А был бы общий пароль — другое бы дело.
— Зато вы, как улитки в скорлупе, прячетесь, — взорвался Юрко. — За нас — люди, они всегда предупредят в случае чего… Без всяких паролей. Ясно вам? — Он вскочил в седло, огрел плетью коня. За ним поспешили остальные, командиры его отряда.
— И я хотел этому индюку подарить Тыхталову кубанку, — ругнулся Сокол. — Тоже мне, посланец комбрига… На месте Ковалева я своим заместителем подобрал бы другого человека. Не такого наполеончика.
— Да-а, если все командиры Ковалева думают так же, как Юрко, придется им лиха хватить, — заметил Анисименко. — Как говорится, у коротких ног и шаг короткий…
Детские зыбки, подвешенные к ветвям, сонное бормотанье кур на вершинах деревьев, утробные вздохи коров, пережевывающих жвачку. Затухающие костры «куреней» и дремлющий часовой возле штабного шалаша, влюбленная парочка в кустах возле ручья… Это лагерь соседей, ковалевцев.
Постепенно все звуки утихли. Лагерь погрузился в безмятежный сон. Тишина…
На болоте закричала ночная птица. С дерева дружно и разноголосо ответили петухи. Вскрикнул во сне младенец, но тут же, убаюканный ласковой рукой матери, заснул. И опять тишина…
Спит лагерь.
Спит часовой.
А в это время…
Командир маршевого батальона Генрих Битнер поднял ракетницу. Цепь солдат и полицаев, окружавших лагерь Ковалева, затаилась, ожидая команды.
— Штурм!
— Фойер!
Ракета, вторая, третья… Редкие щелчки ответных выстрелов, истошный вой баб, крики ребятишек… Местами завязывается рукопашная схватка, но это не бой, а беспощадная, яростная резня безоружных людей…
— Дмитриев!
— Здесь!
— Скачи к соседям, выясни обстановку. Ковалеву скажи — спешим на помощь.
Мы заранее подготовились к отражению противника на случай, если он вторгнется в расположение соседей. Поэтому выступили быстро, без проволочек.
Мы скачем через чащобу, без дороги — напрямик путь короче. Вот-вот должен вернуться Сокол. Он должен встретить нас возле развилки дорог — у лагеря Ковалева.